– Ты знаешь, кто я, – утвердительным тоном произнес Бернат. – Ведь правда?

Адриа пристально вглядывался в него. Он кивнул и слегка улыбнулся.

– Кто я? – Робкая надежда промелькнула в голосе Берната.

– Да, ну как же… этот… этот самый. Да?

Бернат встал с серьезным видом.

– Нет? – спросил Адриа озабоченно. И посмотрел на стоящего перед собой мужчину. – Но ведь я знаю. Этот… этот самый. Никак не вспомню имя. Вы не знаете, но есть человек, который знает, ну конечно же знает… Тот, кого зовут… сейчас не помню, но я знаю… Он ко мне так внимателен. Очень внимателен. Он мне говорит… сейчас не помню, что он говорит, но это точно он.

И, помолчав, спросил в тревоге:

– Это ведь так, сеньор?..

В кармане Берната что-то завибрировало. Он достал мобильник. Прочел эсэмэску: «Куда ты пропал?» Наклонился к больному и поцеловал его в лоб:

– До свидания, Адриа.

– Всего доброго. Приходите, когда захотите…

– Меня зовут Бернат.

– Бернат.

– Да, Бернат. Прости меня.

Бернат вышел в коридор и пошел прочь. Он вытер навернувшиеся слезы. Потом быстро огляделся и набрал номер телефона.

– Куда ты, к черту, провалился? – Голос Ксении изменился.

– Слушай, все нормально.

– Ты где?

– Да нигде. Работаю.

– У тебя ведь не должно быть репетиции?

– Нет. Тут образовались другие дела.

– Давай приезжай, охота с тобой повозиться.

– Да я тут еще не меньше чем на час задержусь.

– Ты еще в налоговой?

– Да. Я больше не могу говорить. Пока.

И он повесил трубку, прежде чем Ксения успела еще о чем-нибудь его спросить. Уборщица, проходившая мимо с тележкой для ведра и тряпок, строго посмотрела на Берната, заметив у него в руках мобильник. Она показалась ему похожей на учительницу музыки Трульолс. Очень похожей. Женщина, рыгая, уходила в дальний конец коридора.

Доктор Вальс молитвенно сложил руки и покачал головой:

– Современная медицина тут бессильна.

– Но ведь он такой ученый. Такой умный. Сверходаренный! – Он слушал свой голос с ощущением дежавю, словно он – Кико Ардевол из Тоны. – Он владеет то ли десятью, то ли пятнадцатью языками!

– Все это в прошлом. Мы об этом не раз говорили. Если бегуну отнять ногу, то он не побьет больше никаких рекордов. Это вы понимаете? И тут – то же самое.

– Он написал пять знаковых книг по истории культуры.

– Да, мы это знаем. Но болезни на все это глубоко наплевать. Вот так-то, сеньор Пленса.

– И ничего уже не вернуть?

– Нет.

Доктор Вальс посмотрел на часы, не слишком демонстративно, но все же так, чтобы Бернат это заметил. Но тот не спешил уходить.

– Его навещает кто-нибудь еще?

– По правде говоря…

– У него есть двоюродные братья в Тоне.

– Иногда они приходят. Это тяжело видеть.

– И больше никто?

– Кое-кто из университетских коллег… Еще какие-то люди… но он много времени проводит один.

– Бедняга.

– Насколько мы можем понять, это его не слишком тревожит.

– Он может жить воспоминаниями?

– Не думаю. Он ничего не помнит. Живет сиюминутным. И тут же забывает.

– Вы хотите сказать, что он уже не помнит, что я приходил к нему?

– Он не только не помнит, что вы приходили, но, думаю, не понял толком, кто вы.

– Кажется, он вообще не слишком понимает, что происходит. Может, если его отвезти домой, его сознание прояснится?

– Сеньор Пленса, его болезнь заключается в образовании интранейрональных волокон…

Врач замолчал и немного подумал.

– Как вам объяснить… – Он еще немного подумал и продолжил: – Происходит преобразование нейронов в обычные волокна и в узлы… – Он посмотрел по сторонам, словно ища помощи. – Ну, чтобы вы себе это представляли, это как если бы мозг постепенно сковывался цементом. Вы можете отвезти вашего друга домой, но он не узнает и не вспомнит ничего. Его мозг сломался, и починить его уже нельзя.

– Так, значит, – никак не успокаивался Бернат, – он меня даже не узнаёт?

– Он ведет себя как вежливый человек, потому что хорошо воспитан. Он постепенно перестает узнавать всех без исключения и, я думаю, не знает уже и кто он сам такой.

– Но он еще читает.

– Это ненадолго. Скоро он это забросит. Он читает, но не может удержать в памяти только что прочитанный абзац и должен его перечитывать, понимаете? И так снова и снова. Он очень устал.

– Возможно, он не страдает от этого, если ничего не помнит?

– За это я полностью не поручусь. Внешне – нет. Но скоро начнут разрушаться и другие жизненно важные функции организма.

Бернат поднялся со слезами на глазах. Уходил в прошлое целый период его жизни. Уходил навсегда. И он сам понемногу и медленно умирал вместе со своим другом.

Трульолс вкатила в cinquantaquattro тележку с ведром. Взялась за ручки кресла и откатила Адриа в угол, чтобы не мешал.

– Привет, золотой! Ну что тут у нас случилось? – спросила она, оглядывая пол в палате.

– Привет, Вилсон!

– Какой же ты свинарник устроил!

Женщина принялась подтирать пятна супа на полу, говоря: ну-ка, сейчас мы тебя научим быть аккуратным, и Адриа посмотрел на нее с испугом. Трульолс подошла с тряпкой к креслу, откуда Адриа наблюдал за ней, уже готовый звать на помощь. Тогда она расстегнула верхнюю пуговицу на его рубашке, чтобы стала видна цепочка с медальоном, – точно как Даниэла сорок с лишним лет назад.

– Красивый.

– Да. Это мой.

– Нет – мой.

– А-а. – Он растерялся и не знал, что возразить.

– Ты мне вернешь, да?

Адриа Ардевол посмотрел на женщину, не зная, как быть. А она оглянулась на дверь и, осторожно взяв цепочку, сняла ее с Адриа через голову. На секунду задержала на медальоне взгляд и положила в карман халата.