Качая головой, чтобы укорить свое подсознание, он идет в командный коридор и стучит пальцем по видеопанели на двери капитана Йелластона. Побывав у Бустаменте, он начал по-новому ценить более абстрактные формы лидерства.

— Аарон, входите!

Йелластон сидит у терминала, подравнивает ногти пилочкой. Глаза у него не бегают; Аарону еще ни разу не удалось подловить капитана на созерцании докторского чемоданчика с начинкой. Но старый негодяй знает, что там, внутри.

— Ваша речь была весьма удачна, сэр, — говорит Аарон.

— На данный момент — да. — Йелластон улыбается — неожиданно теплой, почти материнской улыбкой, контрастирующей с обветренным светлокожим лицом. Он откладывает пилочку. — Нам надо кое-что обсудить, если вы не торопитесь.

Аарон садится, замечая, что у Йелластона опять начался слабый нервный тик в области нижней челюсти. Это единственное проявление титанической борьбы, происходящей в душе у капитана; Йелластон обладает нечеловеческой способностью функционировать вопреки колоссальному объему токсинов, действующих на его центральную нервную систему. Аарон никогда не забудет день, когда «Центавр» официально вышел за орбиту Плутона. Йелластон тогда вызвал его и сказал без обиняков:

— Доктор, я привык ежедневно перед сном принимать внутрь шесть унций алкоголя. Так я поступал всю жизнь. В этой экспедиции я уменьшу норму до четырех унций. Вы мне ее обеспечите.

Потрясенный Аарон спросил, как же капитан протянул отборочный год.

— Обходился без. — Лицо Йелластона обмякло, взгляд стал пугающим. — Доктор, если вы заинтересованы в успехе экспедиции, выполняйте.

И Аарон повиновался — вопреки всему, чему его учили. Почему? Он сам неоднократно задавал себе этот вопрос. Он знал расхожие имена всех демонов, которых еженощно травил капитан. Скрытый гнев, задавленные желания, паника — их всех приходилось изгонять таким образом. Аарон знает демонов капитана, это его работа, но он подозревает, что их истинные имена — другие. Нечто неотъемлемое от самой жизни — время, например. Или зло. То, от чего нет лекарств. Йелластон представляется ему крепостью-лабиринтом, выживающей благодаря странным ритуалам. Возможно, демон уже мертв и крепость пуста. Но Аарон так и не рискнул спросить.

— Ваша сестра чрезвычайно храбрая девушка. — В голосе Йелластона необыкновенная теплота.

— Да, невероятно.

— Я хочу, чтобы вы знали: я в полной мере осознаю, какой героизм проявила доктор Кей. Я внесу это в корабельный журнал. И представлю ее к ордену Космического Почетного легиона.

— Благодарю вас, сэр!

Аарон мрачно зачисляет капитана в клуб обожателей Лори. И вдруг его осеняет: «А не начинается ли у Йелластона очередной срыв?» На протяжении полета железный панцирь капитанской души давал трещину лишь несколько раз, но Аарону каждый случай обходился очень дорого. Впервые это произошло года через два после начала полета. Йелластон стал все чаще болтать с молоденькой Элис Берримэн. Болтовня перешла в страстные разговоры по душам. Элис ходила с сияющими глазами. Ничего плохого, но немножко странно. Элис рассказала Мириамне, что капитан говорит о незнакомых, трудно постижимых стратегических и философских принципах. Развязка наступила, когда как-то перед завтраком Аарон наткнулся на Элис, рыдающую в уголке, потащил ее к себе в кабинет и велел выкладывать. Откровения Элис его весьма огорчили. Не секс — гораздо хуже. Ночь бессвязного, безостановочного монолога, после которого капитан начал чисто по-детски капризничать и дуться. «Как он может быть таким… таким глупым?» Сияние в глазах сменилось болью и отвращением. Папочка умер. Аарон попытался объяснить ей, как работают мозги у немолодого, не очень любящего людей старого примата. Безнадежно. Он сдался и бесстыдно исказил ее память с помощью препаратов. Теперь Элис верила, что в ту ночь сама была пьяна. Ради успеха экспедиции… С тех пор Аарон держал ухо востро. У капитана случилось еще три таких «загона» с периодичностью около двух лет. Бедняга, думает Аарон; должно быть, он не бывал свободным с самого детства. С тех пор, как демоны начали его осаждать. Самого Аарона капитан еще ни разу не пытался использовать как отдушину. Возможно, ценит своего бутлегера; а может, Аарон просто недостаточно молод: А может, капитан еще передумает?

— Ее мужество, ее подвиг станут примером для нас всех.

Аарон снова осторожно кивает.

— Я хочу, чтобы вы поняли: я полностью доверяю отчету вашей сестры.

Она и ему запудрила мозги, в отчаянии думает Аарон. Ох, Лори. Но тут он улавливает некоторое напряжение в молчании капитана и поднимает глаза. К чему это клонит старик?

— Ставки колоссально велики.

— Верно, сэр, — с огромным облегчением говорит Аарон. — Я тоже так думаю.

— Я никоим образом не хочу умалить достижение вашей сестры, но на карту поставлено слишком многое, и мы не можем рисковать, опираясь лишь на слова одного человека. Кто бы он ни был. У нас нет объективных данных о судьбе экспедиции «Гаммы». Поэтому я буду по-прежнему посылать на Землю желтый сигнал, а не зеленый, пока мы не прибудем на планету и не убедимся сами.

— Слава Богу! — восклицает атеист Аарон.

Йелластон с любопытством глядит на него. Вот теперь бы рассказать о явлениях Тиге, о снах, признаться в своих страхах, связанных с Лори и инопланетными овощами-телепатами. Но уже не нужно. Лори вовсе не запудрила мозги Йелластону — это лишь его диковинная галантность.

— То есть я хочу сказать, я совершенно согласен… Значит ли это, что мы высадимся на планету? То есть что вы приняли решение до обследования инопланетной особи?

— Да. Что бы мы ни нашли, альтернативы у нас нет. И в связи с этим я хочу обсудить вот что. — Йелластон делает паузу. — Возможно, что мое решение — не посылать пока зеленый сигнал — будет не всеми встречено с энтузиазмом. Хотя два года — весьма короткий срок.

— Два года — это вечность, сэр. — Аарону представляются раскрасневшиеся лица, взволнованные голоса; он вспоминает про Бустаменте.

— Я понимаю, что некоторым так кажется. К сожалению, я не могу сократить этот срок. У «Центавра» нет ускорителей, какими оборудованы разведшлюпки. И что важнее, некоторые члены экипажа могут счесть, что наше обязательство перед родной планетой — известить ее как можно быстрее. Положение на Земле наверняка весьма тяжелое.

Оба молчат несколько секунд, в знак сочувствия к тяжелому положению на Земле.

— Если «Центавр» потерпит катастрофу до того, как мы подтвердим пригодность планеты к заселению, Земля о ней не узнает — возможно, никогда не узнает. Некоторые члены экипажа будут сильно опасаться подобного исхода. С другой стороны, до сих пор в корабле не возникало серьезных неполадок, и у нас нет оснований полагать, что они возникнут в будущем. Мы продолжаем полет, как планировалось ранее. Самой ужасной ошибкой будет,