А вот и еще один эпизод из охоты на ту же птицу.

Солнце стало склоняться к горизонту… «Ка-ррр… ка-ррр…», – донеслось ко мне вдруг откуда-то издалека и заставило быс. вскочить на ноги, так как в этом крике я узнал голос ушастого фазана. Схватив ружье и кликнув собаку, я почти бегом бросился на него вниз по ущелью, но вскоре попал в такую густую кустарную поросль, продраться через которую решительно не было никакой возможности. Между тем собака, очевидно, почуяв дичь, уже потянула вперед и скрылась в чаще, обойти которую оказалось не так-то легко. Когда же, наконец, я выбрался на простор, то собаки, как говорится, и след простыл. Позвать се я побоялся и решил идти вперед на-авось. Но не сделал я в избранном направлении, под сводом леса, и ста шагов, как чуть не опрокинулся, инстинктивно отстраняясь от налетевшей на меня огромной птицы. В первое мгновение я растерялся; когда же, наконец, вспомнил о ружье, то было уж поздно, так как фазан успел отлететь на ружейный выстрел, и хотя, я и послал ему вдогонку заряд, но выстрел этот посбил с него лишь несколько перьев, существенно же повредить ему, конечно, не мог.

Я заметил, что ушастый фазан, даже будучи спугнут, никогда не отлетает особенно далеко, а потому и решил преследовать птицу, несмотря на наступавшие уже сумерки. Собака сперва побежала рысцой, затем пошла тише, принюхиваясь. Молодой лес, в который мы должны были вступить, вскоре сгустился настолько, что пришлось согнуться, чтобы идти под его сводами, и я стал было уже подумывать, что при таких условиях, пожалуй, снова упустишь птицу, как вдруг собака остановилась и как-то струнно вытянулась в левую сторону. Я присел на колено и стал напряженно всматриваться в густой сумрак, который царил теперь под деревьями, но решительно ничего подозрительного рассмотреть в нем не мог. Тогда я стал медленно подаваться вперед, понукая к тому же собаку. И вдруг позади раздался столь мне знакомый шум крыльев. Я резко обернулся назад, но было уже поздно: фазан исчез, и только ветка, качавшаяся метрах в двух надо мною, показала мне, как близко подпустила нас к себе птица.

Воспользовавшись дневкой, я лично предпринял экскурсию к далеким гольцам, но сколько-нибудь интересных форм насекомых я здесь не встретил.

11 августа мы сделали небольшой переход по густо поросшей лесом долине р. Бабо-хэ и остановились на ночлег в бесподобной по красоте тополевой роще, немного не доходя до места слияния обоих истоков р. Эцзин-гола.

С первых же шагов тропинка, сменившая отсюда колесную дорогу, повела нас на гору, которая оказалась роковой для одного из наших ишаков; поскользнувшись на влажном глинистом грунте, он сломал себе ногу и был по необходимости нами брошен. Сказанная гора вдавалась низким и узким мысом в долину р. Бабо-хэ и отбрасывала русло этой последней далеко к северу. Километрами четырьмя дальше, при устье речки Бага-тонсук, мы, однако, вновь поравнялись с рекой, которая, таким образом, лишь обошла гору, сделав порядочную излучину.

При устье речки Бага-тонсук мы вышли на дорогу, до нас пройденную Потаниным. Впрочем, проходя долиной Бабо в начале мая, когда вода в реке стояла еще на низком уровне, он несколько раз переходил ее вброд и большую часть станции сделал, следуя правым ее берегом; мы же должны были идти по тропинке, часто прижимавшейся вплотную к невысокому обрыву ее левого берега, с трудом при этом пробираясь сквозь чащу лиственного леса. Впрочем, с нашим караваном, сформированным из лошадей, все такого рода трудности проходились без особых помех.

Уже из сказанного видно, что долина Бабо в этом участке значительно изменила свой первоначальный характер. Действительно, она значительно сузилась, местами свелась почти на нет, – до ширины в несколько десятков метров, так что река в таких местах должна была жаться к горам, подмывая подошву последних. Степь и луг сменили теперь лес и густая кустарная поросль, добегавшая по долине местами до уреза воды. Последняя неслась уже не столь плавно, как прежде, а с бурной стремительностью, то и дело перебрасываясь через стволы ею же снесенных деревьев и пенясь у берегов. Такой характер лесного ущелья удерживался, однако, не на всем протяжении нижнего течения р. Бабо-хэ; кое-где лес расступался и давал место лужайкам удивительной красоты. Проходя их, казалось странным видеть всю эту местность совсем безлюдной, а между тем это было так, и каждый шаг вперед подрывал в нас уверенность в встрече с людьми, которые могли бы взяться вывести нас в Су-чжоуский культурный район.

Впрочем, ниже устья речки Бага-тонсук мы разминовались с несколькими монголами, которые, очевидно, торопились, так как задержались лишь настолько, чтобы расспросить Николая – кто мы, откуда идем и куда направляемся. Но и Николаю, в свою очередь, удалось узнать, что вопрошавший был кукунорский ван с своей свитой и что возвращался он из своей поездки в долину Бардуна, куда он намеревался с будущего года переселить часть своих подданных. Монголы его ведомства и раньше владели этой долиной, но в шестидесятых годах были вытеснены оттуда кукунорскими тибетцами. Не рискнув вернуться в бассейн Эцзин-гола силой, они завели с тибетцами тяжбу, которая тянулась лет двадцать и закончилась в их пользу лишь в 1889 г. А пока тянулся суд, вся эта местность по распоряжению китайских властей пустовала, и единственными посетителями ее в это время были охотники на маралов да артели золотоискателей. «Так что, – заключил свой доклад Николай, – и нам нечего рассчитывать найти там проводников».

Заключение, конечно, неутешительное; но ведь и выбора у нас не было никакого: не возвращаться же нам в самом деле в Су-чжоу пройденной уже дорогой через ущелье Пянь-дао-коу.

На восьмом километре от устья речки Бага-тонсука долина Бабо вдруг раздалась. Река отошла к подошве северных гор, оставив на левом берегу хорошо выровненную площадку, длиной около пяти километров, шириной около 640 м, поросшую огромными тополями (Populus Przewalskii Maxim.?). Эта тополевая роща в рамке гор, увенчанных высокими, покрытыми снегом гольцами и одетых изумрудными лугами и синевато-зелеными ельниками, представляла столь поразительную по красоте картину, так манила под свою сень, что я не в силах был отказать себе в удовольствии расположиться в тени ее бивуаком. А на следующий день мы уже с сожалением снимались с этой бесподобной стоянки для того, чтобы углубиться в неприветливые, бесплодные горы, сопровождающие справа низовье Хый-хэ.

Первые семь километров, до речки Ихэ-тонсук, мы шли частью опушкой тополевой рощи, частью лугом, вдоль подошвы горы, одетой еловым лесом; но за помянутой речкой, которая бурно несла свои прозрачные воды среди больших валунов, тропинка повела нас на высокую гору, сложенную из конгломератов и грубых песчаников. Подъем был крут и в зигзагах имел не менее трех километров протяжения; зато, когда наконец мы взобрались на ее гребень, то перед нами открылся обширный горизонт и совершенно неожиданная картина: мы впервые увидели отсюда Хый-хэ, место слияния ее с Бабо-хэ, глубокую теснину, в которую устремлялись их соединенные воды, и какие-то здания на берегу. Как оказалось впоследствии, это и был монастырь Да-ба-бо-сы, о котором мы кое-что слышали еще в передний [предыдущий] путь через Нань-Шань.