Малевская быстро приготовила аппаратуру – легкий переносной фонарь с трубой, соединенный проводами с общей осветительной сетью. Потом она сняла бинт с головы Брускова и осмотрела рану.

– А знаешь, Михаил, рана уже начинает зарубцовываться… Пожалуй, через день встанешь. Ну, пересядь сюда!

Брусков покорно подставил голову под трубу фонаря.

– Я не специалист по металлам, – говорил он, пока шло облучение, – и не специалист по геологии, но думаю, что, какие бы богатые залежи железной руды здесь ни оказались, они будут совершенно бесполезными для Советского Союза.

– Почему? – недоверчиво спросил Володя.

– Да потому, что добыть ее и доставить на поверхность с такой глубины совершенно невозможно. Как добраться до этой руды? Неужели рыть шахту на такую огромную глубину, чтобы спускать машины, людей?.. Да, кроме того, здесь адская температура. Тут невозможно работать.

– Ну, Михаил, это не страшно, – возразила Малевская, следя по часам за работой аппаратуры. – Ты прав по другой причине: в нашем Союзе так много железных руд, залегающих близко к поверхности, что в этих залежах очень долго не будет, вероятно, надобности.

– Но ведь железа-то, наверно, очень много нужно? – нерешительно вмешался Володя.

– О, да! – ответила Малевская. – Потребность в железе так велика и его добывали в таком количестве, что несколько десятков лет назад все геологи мира в беспокойстве занялись изучением вопроса, надолго ли хватит человечеству вообще запасов железной руды. И они пришли к грустному выводу, что всех запасов хватит лишь на каких-нибудь шестьдесят лет. По подсчетам, произведенным в 1926 году германским ученым Куном, всех запасов железных руд, имеющих для человечества практическое значение, было двести сорок четыре миллиарда тонн. Из них на долю СССР приходилось только десять миллиардов тонн, хотя с каждым годом эти запасы возрастали благодаря открытию все новых и новых залежей. Но когда советские ученые серьезно разведали и изучили знаменитую Курскую магнитную аномалию, то все расчеты и подсчеты опрокинулись, и все опасения рассеялись. В одной только этой гигантской залежи оказалось столько железа, сколько во всех подсчитанных мировых запасах. Эти запасы сразу удвоились, а наш Советский Союз вышел на первое место в мире. Вот почему можно сказать, что в железорудных залежах, которые мы теперь проходим, еще долго не будет чувствоваться надобности… Ну, довольно, Михаил! Давай я наложу мазь и сделаю новую перевязку.

Подставив голову, Брусков сказал:

– А я думаю, что, пожалуй, и курские залежи очень мало будут использованы…

– Что ты этим хочешь сказать, Михаил?

– Век железа кончается, это мое глубокое убеждение. Каждая ступень человеческой культуры имеет свой материал и свой металл для изготовления орудий и предметов обихода. На заре человечества, у первобытных людей таким основным материалом был камень. Это был каменный век в истории человеческой культуры. С развитием культуры наступил бронзовый век. Его сменил железный век, который до сих пор еще продолжается, но признаки его конца уже ясно видны. Приближается век легких металлов и сплавов – век алюминия и магния. Ведь алюминий в три раза легче железа, а магний легче его даже в четыре раза! Уже сейчас алюминий вытеснил железо из многих отраслей производства и народного хозяйства. Там, где требуется легкость при максимальной прочности, – там употребляются только сплавы алюминия, с ничтожной прибавкой некоторых других элементов. Достаточно вспомнить, что самолеты и жесткие дирижабли строятся теперь главным образом из сплавов алюминия. А потом к алюминию присоединится и магний, когда найдут способы его дешевого и массового получения.

– Да, пожалуй, – согласилась Малевская, – с этим трудно спорить. Но и для железа останется достаточно места, и его еще много потребуется… Ну, а теперь – кончено. Ложись и веди себя спокойно…

Когда Мареев проснулся, снаряд вступил уже в основную массу железорудных пластов. Залежь действительно оказалась очень богатой: последние анализы обнаружили полное сходство с гематитами Курской аномалии. Залежь была, кроме того, исключительно мощной. Снаряд проходил ее в течение пятидесяти трех часов, сохраняя все время заданную ему Мареевым максимальную скорость – пятнадцать метров в час. Таким образом, на пути снаряда мощность всей свиты с залегающими в ней рудными пластами равнялась почти восьмистам метрам. И в этом отношении она имела большое сходство с курской залежью. Марееву стало ясно, что курские и криворожские залежи представляют один гигантский железный хребет. Он тянется на многие сотни километров от района Кривого Рога на восток, к Донецкому бассейну, где он круто заворачивает на север, по направлению к Курску.

Специальная радиограмма, переданная в тот же день на поверхность, вызвала необычайное волнение среди геологов всего мира.

Вскоре после железорудной залежи, на глубине в пять тысяч двести пятьдесят метров, снаряд вступил в толщу гранита, составляющего фундамент Донецкой впадины. Скорость движения снаряда держалась, однако, на пятнадцати метрах в час. К этому времени Брусков уже совершенно поправился и вернулся к своей работе. В шаровой каюте вновь воцарились спокойствие и трудовая, размеренная жизнь. За Володей прочно остались отвоеванные им у Малевской простейшие анализы. Кроме того, наладилась его систематическая учеба.

На третьи сутки после вступления снаряда в область гранита за общим обедом собрались все члены экспедиции. Это случалось не часто. Обычно в часы обеда кто-нибудь бывал занят срочной работой или спал после вахты. Обеды проходили поэтому всегда в относительной тишине – старались не шуметь, чтобы не мешать сну или работе товарищей.

Сегодня случай собрал всех за столом, и обед проходил шумно, в приподнятом, веселом настроении. Брусков не уставал шутить и острить, имея постоянного партнера в лице жизнерадостного Володи.

– Мы прошли, – говорил Мареев, наливая в стакан воды несколько капель концентрированного вина, – мы прошли все осадочные отложения, которые можно было встретить в этой точке земной коры. Мы прорезали первый километр в первозданной архейской породе, поверхность которой многие сотни миллионов лет назад представляла мрачную, безжизненную пустыню. За долгие миллионы лет она покрылась осадочными породами, на них расцвела жизнь, и эта жизнь послала нас сюда, в мертвые, неподвижные, глубины, чтобы бросить здесь ее семена, внести сюда движение, деятельность, заставить и эти мертвые глубины принять участие в празднике жизни, который все шире разворачивается на нашей планете…

– Браво, браво, Никита! – аплодировал Брусков. – Я совсем не знал, что ты поэт. Потрясающая речь! Будем считать ее равной тосту, который я поддерживаю! Передай мне, Володя, графин. И ты тоже подыми свой стакан. Мы с тобой, старые электротехники, смонтируем здесь, в глубинах, эти самые семена и станем первыми архео-геотермо-электротехниками в мире!

– Ты не сбивай его, Михаил! – вмешалась Малевская. – Володя однажды выразил желание сделаться геологом и даже ученым-геологом, и мы ему в этом поможем. И ты тут, пожалуйста, не путайся.