23 июня. – Я только что возвратился из лазарета, в котором я был третьего дня, там преимущественно лежат казаки 6-й донской казачьей див[изии], которая в настоящее время входит в состав моего корпуса. Большинству раненых лучше, но двум стало хуже после моего первого посещения, а именно: пулеметчику прапорщику Васильковскому и Чеху – тоже прапорщик, они оба ранены в живот и по всем вероятиям не выживут, ужас, как тяжело было на них смотреть, с Васильковским я разговаривал, и он, бедный, просил меня, чтобы его эвакуировали в Царское [Село], так как его мать там живет. Но доктор говорит, что эвакуировать его не придется. Сколько таких несчастных героев, которые умирают вдали от родины, а еще хуже – без своих и на чужих руках, этого несчастного чеха мне одинаково жалко. – Какой это чудный народ донские и уральские казаки, они сильны как телом, так духом, один здоровее и храбрее другого, да, ими можно похвастаться, и ни в какой другой стране такого чудного и прочного народа нет!

24-го июня. – Получил сегодня от тебя телеграмму, ты пишешь, что сегодня уезжаешь в Гатчину, не закончив работу с дантистом, жалко, что ты не успела покончить с зубами. – Дела у нас продолжают идти хорошо, хотя и не быстрыми шагами, но все же двигаемся вперед. – Я на днях узнал, что бедный Бертрен сильно ранен, и написал ему телеграмму в Киев, он очень тронут твоим посещением. Кавказская туземная конная дивизия до сих пор, хотя по приказу включена в мой корпус, но находится даже в другой армии, правда, близко от нас, и я знаю, что полки очень хотят скорее к нам попасть, но не хотят этого ни кн. Багратион, ни Половцов.

25-го июня. – Моя дорогая Наташечка, вчера около 9 ч. вечера приехал Принцев. Сердечно благодарю тебя за письмо, я с большим интересом все прочел. Что касается перемещения твоего большого портрета в Киевском лазарете, мне это очень не нравится и огорчает меня. Я думаю, что в этом не виноваты ни кн. Вадбольская, ни Лодыженский, а какое-нибудь лицо, стоящее выше, которое из-за политических соображений приказало им это делать в связи с посещением лазарета моей матерью, я только говорю свое предположение, я постараюсь это все узнать. – Слава Богу, что крушение вашего поезда обошлось благополучно и что никто из вас не пострадал, вот что может случиться из-за невнимания каких-то дураков – и все у нас так глупо и невнимательно делается, сколько жизней и добра пропадает совсем даром и только по той причине, что должностные люди недобросовестно относятся к своим обязанностям. – Очень рад знать, что в брасовском доме работа подвигается к концу, по-видимому, ты не успела даже погулять, вспомнила ли ты о моем платке, который я забыл взять? – Так я и не знаю, была ли ты у гомеопата или нет, если нет, то непременно повидай его в следующий приезд в Москву. Лавриновский мне очень хвалил петроградского гомеопата, старичок Соловьев, если я не ошибаюсь, как Н.П. [Лавриновский], так и его жена только у него лечатся уже много лет. – Бедный, милый Алеша, как грустно и тяжело ему было читать письмо дорогой Ольги Сергеевны, написанное семь лет тому назад, а, кроме того, и выезд его из родной и уютной квартиры, понятно, сильно опечалил его. Мне жалко, что ты не хотела взять для нас эту квартиру, и Алеше это было бы утешением. – Мы живем в доме ксендза, помещение вполне приличное, рядом большой костел на окраине села, одно неудобство – это большая дорога, по временам много шума, но другого помещения нет, но «a la guerre comme a la guerre» (“На войне как на войне” – фр.). Это не пикник, да, кроме того, мы, наверное, вскоре продвинемся вперед. Дела продолжают идти успешно, и австро-германцы постепенно отходят, но дерутся с громадным ожесточением, несмотря на это, число пленных все растет. – Я три раза ездил на позицию, обходил окопы, которые были заняты моими полками, но было тихо, только отдельные выстрелы, как ружейные, так и артиллерийские. Вчера посетил левый фланг своего расположения, замечательно красивая местность у самого Днестра, там берег очень высокий и поросший густым, преимущественно грабовым лесом, сделал несколько фотографических снимков. Последние два дня артиллерийской стрельбы почти не слышно, а то по временам стоял почти сплошной гул. От этого местечка до первой линии наших окопов (по воздушной линии) было четыре версты, теперь же гораздо больше. Сегодня я ездил смотреть два моста, построенные нами; на днях австрийцы усиленно старались разбить их артиллерийским огнем и бросая много плавучих мин, но, к счастью, удалось отстоять и мины разбивались о боны, которые были поставлены в много рядов. Бедный пулеметчик Васильковский, о котором я тебе писал вчера, скончался сегодня ночью, и в 7 ч. вечера мы его хоронили в ограде униатской церкви. – Благодарю тебя за присылку мыла и eponges (губки – фр.), мне все это пригодится. – Вчера и сегодня я не получал от тебя телеграмм, беспокоюсь, я думаю, что ты приехала в Гатчину, но почему ты два дня мне не телеграфировала. Я совсем здоров и четвертый день, как пью кумыс, по 4 стакана в день, который присылает мне наш корпусной интендант из ближайшего тыла. Что же касается моего нравственного состояния, то не могу им похвастаться и в особенности после последнего моего пребывания дома, я испытываю ужасное угнетенное чувство, как еще никогда, потому что я чувствую, что впереди больше не будет для меня ни жизни, ни радости, и это кошмарное состояние души я переживаю и ночью во сне. Мне тяжело об этом писать, но молчать об этом не могу, потому что меня слишком гнетет такое нравственное состояние и никому другому я не могу выложить свою душу, как только тебе. Прости меня за все высказанное и не объясняй это себе тем, что я тебя больше не люблю, представь себе, что это как раз наоборот и я чувствую, что я тебя больше совсем не интересую и ты меня почти совсем разлюбила. Вспоминая твое отношение ко мне за все последнее время, я, к сожалению, кроме постоянного недовольства ничего не видел, уже не говоря о том, что ни лаской, ни поцелуем, ты меня больше никогда не баловала, ты только отворачивала твои губы.

Теперь прощусь с тобою, моя дорогая Наташечка, если б ты знала, как мне тяжело и грустно будет провести день твоего рождения не дома и не с тобою, но мои мысли, как всегда, будут с тобою. Да хранит и благословит тебя Господь. Мысленно благословляю тебя, крепко и нежно обнимаю и целую тебя, моя душечка Наташа, будь здорова.

Весь твой Миша.

P.S. Целую Тату, Беби и шлю всем сердечный привет.

ГА РФ. Ф. 622. Оп. 1. Д. 21. Л. 60–63 об. Автограф.

1 июля 1916 г. – м. Поток Злоты. Галиция.

Моя душечка и дорогая Наташа,

Сегодня утром совершенно неожиданно для нас всех, приехала Инна Александровна [Эриванская] с фразой: когда гора не подходит к Магомету, тогда Магомет подходит к горе. Дело в том, что она недавно просила Керима приехать в Петроград, из-за двух бумаг по консистории, но так как Керим не приехал, то она решила сама приехать сюда с этими бумагами, а в 7 ч. вечера она уезжает обратно. Я очень рад этому случаю только из-за лишнего случая тебе написать маленькое письмо. Сегодня выезжает курьер, с нетерпением жду твое письмо и надеюсь, что он не проведет лишние сутки в пути, как это было с последним курьером, ввиду того, что в Управлении дали неправильный билет, и он ехал на Курск, а не прямо на Киев. Я рад буду получить лайку, которая меня будет развлекать в тоскливые моменты нашей походной жизни, а таких моментов очень много, из-за нее буду чаще гулять, а то я слишком мало двигаюсь, а без движения я просто не могу жить. Здесь только одно развлечение – ездить на позицию, но это приходится делать редко, да и то, что это за движение, если часть дороги сделаешь на автомобиле, затем верхом, а на месте обойдешь пешком, а бесцельные делать прогулки здесь очень скучно, это не то, что дома, где постоянно хочется прогуляться или прокатиться. – Наташечка, на днях в Гатчину должны прибыть три буланые лошади, купленные Керимом в одном из транспортов. Славные лошадки, совсем маленькие и съезжены в тройку. Когда они у кучера пойдут хорошо, тогда покатайся с детьми в Зверинце. У меня в детстве была такая же четверка; а еще раньше я послал тоже в Гатчину пару маленьких вороных, она уже в Гатчине, спроси у Кононова, хорошо ли они идут. Я их купил в Ломне в 1914 году в декабре у несчастного русина, им было тогда по два года. Тут они хорошо работали и возили все время повозку, я тебе, кажется, показывал их фотографию. – На этих днях весь обоз подтянулся сюда, но мы пока не меняем стоянку и еще пробудем здесь некоторое время. Вчера днем я ездил в м. Ясельница (близь Тлустэ), где находится царство нашего корпусного интенданта, а именно: хлебопекарня, сапожная мастерская, дегтярный заводик, дубление кож и т. п. – Он отличный хозяин, изобретательный, очень дельный и, кажется, честный. – Как странно, что Клевезаль уехал, не повидав тебя. Он меня, как ты знаешь, постоянно просил куда-нибудь пристроить, а на эту должность, которую он теперь получил, он усиленно на нее просился и сам на нее указал, так что я не очень верю его испугу и думаю, что это про него сочинили его гатчинские, добрые друзья. – Итак, я на этом кончу, вскоре начну писать другое письмо, которое пошлю с курьером. – Не часто, а постоянно думаю о тебе, моя родная Наташечка, дай Бог, чтобы скоро пришло то время, когда мы будем вместе и без постоянных этих разлук. – Надеюсь, ты совсем здорова, целую детей и нежно тебя обнимаю.