— Людоед! — подсказывает Рокаморе Шрейер. — Но что ты можешь сделать? Нажать кнопку? Все кончено, Хесус. Я не зря ждал тридцать лет. Ты, конечно, свободен выбирать — заставят ли тебя твои дети стать цифровой куклой и присоединиться к труппе остальных выпотрошенных революционеров, или ты превратишь их в горелое мясо. Я бы голосовал за первый вариант. Мне нравится Ян. Я к нему уже как-то привык. Но воля твоя.

— Ты меня использовал, — говорю я. — Как орудие. Как инструмент. Использовал и бросил подыхать.

— Так себе инструмент, — откликается Шрейер. — Ничего не мог сделать как следует. Закрутил роман с девкой, которую должен был убрать, да еще и эта история с Эллен. Яблочко от яблони, а, Ян?

— Ты знал?

— Я пересматриваю видео с камер безопасности. А разве вы не для этого пришли к нам в гости?

— Не смей ее трогать!

— Еще один любитель пустых угроз. Не волнуйся, Ян. Это ведь я вас познакомил, ты не забыл? Эллен упрямствует, не хочет пить таблетки. Пришлось подыскать ей временное развлечение. Имитатор.

Эл сидит в углу — красный как рак, мучительно озвучивает беса. Но перебивать сенатора Эриха Шрейера он не отваживается. За дверью какая-то суета, лают неразборчиво, что-то звякает.

— Очень мило, что ты печешься об Эллен, но, право, не стоит. Она моя, Ян. Она никуда никогда не денется. Она всегда будет рядом со мной. Она знает, что случилось с Анной, и не хочет сидеть в той комнате, оставаясь вечно юной и прекрасной. То, что ты потыкался в нее, не дает тебе права что-то воображать. Не будь как твой отец. Как безмозглое животное. Я так надеялся, что ты сможешь быть лучше. Что я выращу из его грязного семени высшее существо, в назидание этой обезьяне и в память о моей любимой жене. Я так надеялся, что сможешь стать достойным вечности, Ян!

— Думаешь, ты ее достоин?! И можешь играть людьми? Думаешь, ты бог? Ты думаешь, ты бог?! — ору ему я.

— Если не я, то кто? — смеется Эрих Шрейер. — О, погодите-ка… Приходят сообщения из «Вертиго». Хесус, твои друзья только что снесли три уровня башни. Кто там был? Ульрих? Пенеда? Один пепел остался.

Рокамора молчит. Рука дрожит от усталости. Он смотрит на Эла, смотрит на меня — и молчит.

— А, Хесус? Что ты примолк? Давай, жми на кнопку! Настоящий революционер должен уметь уйти красиво, чтобы жить в веках! Жми на кнопку, стань Че Геварой!

Черные точки на бетонном полу. Рокамора дышит тяжело.

Дымный взгляд Беатрис из окна второго этажа. Бешено крутящееся солнце. Надувная черепаха в укороченном океане. Лаборатория. Все сгинуло. Олаф с дырками в животе. Ему было нечего терять.

— Хочешь, я тебе помогу? Там, снаружи, все уже заминировано. Титры для новостей уже заготовлены, Хесус. Ты уже совершил этот теракт. Никто не удивится.

Моя дочь, которая так славно молчала, замкнувшись на Бертину титьку, снова начинает пищать, расходится все больше и больше.

— Она обкакалась, — сообщает Берта. — Подержи-ка моего, я попробую тут как-нибудь.

— Выруби комм, Эл, — говорю я, помогая себе пистолетом. — Столько информации, голова пухнет. Давай, вырубай.

И Эл слушается меня.

— Давай ее сюда, — говорю я Берте, сую пистолет в карман. — Сам все сделаю. Тряпка сухая есть?

— Сдавались бы вы лучше, — хрипит Эл. — Зря сдохнем.

Рокамора облизывает губы, опускает детонатор вниз, перекладывает осторожно эспандер из закоченевших пальцев одной руки в другую.

Смотрит на меня безотрывно. Я вытираю желтое. Черт, воды бы. Она узнала меня, успокоилась, следит за моим лицом.

Идет время. За дверью молчат. Эл потеет беззвучно, только мотает головой, чтобы стряхнуть севшего ему на волосы кузнечика.

Вселенная схлопывается. К Земле летит огромный метеорит, и через несколько минут ничего не останется. Я вытираю детские какашки.

— Я не знал, — говорит мне Рокамора. — Не знал, что он с ней такое сделал. И с тобой.

Неужели этот человек — мой отец? Тот самый, кого я всегда презирал и ненавидел? Я ведь никогда не искал его. Зачем же я его нашел?

Это все Аннели. Она заставила меня думать, что моя мать жива. Это она подала мне пример прощения. Обманула меня. Обманула меня и тоже умерла.

Моей матери нет. Зря я ее искал и зря не искал.

Вот так: надеешься, что мир плоский и бескрайний, а он оказывается мячиком, болтающимся в пустоте, и куда бы ты ни плыл, все равно вернешься в исходную точку. Все про него известно. Нет в нем тайн.

— Они обе умерли, — говорю я Рокаморе. — Никого не осталось.

— Никого. — Он облизывает губы; глаза у него из стекла — и плавятся.

— Это ваша внучка, выходит! — указывает Берта на голую маленькую девочку, которую я оборачиваю в кусок чужого платья.

— Не понимаю, — говорит Рокамора. Я тоже не понимаю.

Он глядит на ребенка в моих руках.

— Как вы ее назвали?

— Никак.

— Это ее ребенок, — объясняет он себе. — Ее, Аннели.

— Но не твой, — напоминаю я ему. — Ты ведь попросил меня тогда сделать Аннели аборт. Твой ребенок остался там, на полотенцах. Я не успел им помешать. Был занят. Разговаривал с тобой.

— Не надо. Не надо так.

— Ты сделал с ней то же, что и с моей матерью. Просто мне повезло чуть больше.

— Покажи мне ее, — просит он.

— Да пошел ты. Он мигает.

— Ты мог умереть вместо нее? — спрашиваю я у своего отца. — Вместо них?

— Надо было, — отвечает он. — Лучше бы я умер тогда.

Перехватываю ее поудобней. Хотя бы ей я могу сейчас пригодиться. Она смотрит на меня серьезно, хмуро. Наверное, готовится уснуть.

— Расскажи мне про нее. Про мою мать.

Он кашляет. Трет свободной рукой потемневшую полосу на горле. Зачем-то прикасается к брикетам взрывчатки на своем поясе — осторожно, задумчиво. Держится за них, будто подзаряжается.

— Я бросил ее, — выговаривает он.

— Не это…

— Да, я бросил ее. Да, мне стало страшно. Когда она сказала мне про беременность. Взять все на себя. Начать стареть. Болезни. Импотенция. Маразм. Это как смертельная болезнь, как проказа, как приговор. За что?! Почему я?!

— А-а-а. Баю-бай.

— Я просто не хотел стареть! Что в этом такого?! Я еще не пожил достаточно! Ничего не успел увидеть! Почувствовать! Сделать! Не испытал всех женщин! Не выезжал никуда из Европы! Почему я должен ставить на себе крест? Я не хотел ребенка! Это была не моя блажь! Я не знал, что она не предохраняется! Отказаться от всей жизни, от себя, от будущего, лишь бы ублажить ее? Лишь бы она смогла понянчиться с кем-то? Почему?! Где справедливость?! Где смысл?! Я слишком молод! Мне надо пожить еще! Для себя! Я умею наслаждаться жизнью! Едой! Вином. Женщинами. Приключениями. Я люблю свое тело! — Он сжимает и разжимает пальцы свободной руки. — У нас ничего нет, кроме этого. У меня. Как я могу променять все это на ребенка? На кричащее маленькое животное? Зачем?..