И этот цветок есть любовь.

Но как же тогда быть с великой духовной сестрой любви: любящей добротой, этой фундаментальной буддийской добродетелью, которая одна, согласно Будде, непреходяща и не зависит от причины, потому что непреходяща и беспричинна сама природа человека?

Действительно, хотя бы раз проникнувшись «до мозга костей» сознанием обреченности любого человека страданиям – как часто невыносимым! – и смерти – как часто несвоевременной и страшной! – невольно начинаешь сочувствовать ему: даже совершенно чужому и может быть несимпатичному человеку.

А вот от этого универсального сочувствия до любящей доброты, по Будде, поистине один шаг, и мы его в состоянии сделать, но не делаем, потому что нам не нужно ничего вечного, и даже исчезновение любви – на смену которой ведь всегда приходит что-нибудь другое! – для нас не так страшно, как вечная любящая доброта.

V. — Гранатовое яблоко от Змея. – Только поставив вместо христианской любви буддийскую любящую доброту как идеал межчеловеческого общения и даже как мерило отношения ко всем прочим существам: как живым, так и неодушевленным, решается вполне удовлетворительным образом пресловутое уравнение загадки жизни, и дело тут прежде всего в том, что у любви есть множество антиномических и чудовищных двойников, без которых она не может существовать, тогда как любящая доброта своей метафизической противоположности не имеет, неопровержимым доказательством чего являются, с одной стороны, религиозные войны, инквизиция, преследования ведьм, иные римские папы, а также поголовная нравственная нечистоплотность христианских монахов, а с другой стороны, поразительное дружелюбие, душевная чистота и физическая невозможность какого бы то ни было насилия, наблюдаемые во всех буддийских регионах на протяжении столетий.

И если взглянуть на феномен любви в самом распространенном и общеизвестном его варианте: любви между мужчиной и женщиной, то здесь мы видим абсолютно то же самое, – интенсивность любви измеряется обычно накалом эротического влечения, но чем сильнее страсть, тем чаще она заканчивается убийством, самоубийством, насилием, тяжелой душевной травмой или в лучшем случае разочарованием и опустошением (всего лишь статистика).

И более того, у так называемой «испепеляющей страсти» просто нет иного выхода, как закончиться вышеназванным образом (такова ее внутренняя природа), тогда как, наоборот, исключительно некоторое ослабление страсти и, что весьма немаловажно, некоторое дружелюбно-приятельское, но ни в коем случае не раболепное отношение к Его Величеству Оргазму как высшему покровителю любой страсти, способствуют сохранению и укреплению любви между мужчиной и женщиной, – так что даже здесь становится очевидным некоторое благородное и благоприятное для супругов-любовников перерождение любви в любящую доброту.

Поэтому и строить семейный дом на великой страсти, а не на обыкновенном слитном половом и душевном влечении – что уже очень и очень много! – все равно что стоить дом на песке: он разрушится скоро и страшно, зато научиться видеть и ценить в женщине, с которой делишь ложе, не только ее роль жены или любовницы, но и прочие ее не менее важные бытийственные роли, такие как дочери, сестры, матери или просто гражданки и человека, означает не только укрепить и облагородить союз с этой женщиной, но и приблизиться на практике к уяснению космического положения дел, потому как еще раз: человека нельзя любить всегда и при любых обстоятельствах, но к нему можно всегда и при любых обстоятельствах испытывать чувство любящей доброты, и вот на него уже, как одежды на тело, нанизываются все прочие любовные отношения – эротическое, родственное, дружеское, восхищенно-ценностное и другие, – не таков ли именно предвечный Замысел о человеке?

И все-таки когда я думаю о том, что, с одной стороны, апогей красоты в отношениях между мужчиной и женщиной достигается в страсти, но в то же время страсть рано или поздно заканчивается в лучшем случае опустошением, разочарованием и ноющей раной, а в худшем случае убийством, самоубийством или иным тяжким и непоправимым преступлением, тогда как любовь без страсти и чище, и легче, и долговечней, а кроме того, ревность, подобно ядовитой змее, не свивает в ее сердцевине своего отвратительного гнезда, а если и свивает, то сама она, змея ревности, становится беззлобной и безобидной и даже где-то обаятельной змейкой – подобную метаморфозу наблюдаем мы воочию на примере обеих любовных пар из главного романа о любви («Анна Каренина») – когда я, далее, вижу, что чем страстней любовь между мужчиной и женщиной, тем больше они замыкаются друг на друге, и не только любовь к другим людям делается практически невозможной, но и сам окружающий мир для околдованных страстной любовью перестает существовать, тогда как, согласно природе вещей, должно быть как раз наоборот, и когда я, наконец, вижу, что малейшая мелочь, подобно Кащеевой игле, может мгновенно развалить грандиозное и причудливое, но выстроенное на песке здание великой страстной любви, тогда как скромная и светлая любовь, зиждущаяся на семье, чувстве долга и общих интересах, довольствуется, как правило, привычной и более-менее однообразной сексуальной жизнью, видя в ее удовольствиях ту математически постоянную величину, которая никогда не исчезнет, которая дана самой природой (а то и свыше), зато попытка увеличения которой путем измены чревата – это чувствует в сердце каждый – в худшем случае падением и катастрофой, а в лучшем случае пожизненными угрызениями совести, – итак, когда я вижу все это и готов уже признать в любовной страсти гранатовое яблоко, предложенное райским Змием Еве, – да, в этот самый момент и с той же самой неизбежностью является в душе сознание, что иначе не могло быть, что сама космическая конфигурация мужчины и женщины подразумевает страсть между ними, что эта страсть, в зависимости от характера ее носителей, может быть и великой, и ужасной, и долгой, и кратковременной, и притягивающей, и отталкивающей.

И хотя конец у нее всегда один и тот же и больше темный, чем светлый, больше тяжелый, чем легкий, больше безнадежный, чем подающий надежду, короче говоря, больше похожий на смерть, чем на жизнь, – все-таки, несмотря на это, страсть в той же мере бытийственно оправдана, как и ее божественная или мнимо божественная противоположность, а доказывает это тот факт, что каждый, кто обошел, победил или преодолел страсть, втайне мечтает еще раз – и уже, конечно, с другим партнером – пережить ее, из чего, в качестве последнего и фундаментального вывода, вытекает, что человек в равной мере тянется и к единому Богу, воплощением которого является общечеловеческая любовь, и к разнородным богам, яркой представительницей которых в нашем примере со страстью выступает древняя, как мир, богиня любви Афродита.

И женщины, обильно ее дарами наделенные, то есть обладающие неординарным эротическим излучением обречены пробовать его на мужчинах: снова и снова, как танцуют и звенят бубенцами в определенный час суток заведенные древним Часовщиком марионетки на нашей мюнхенской ратуше, и каждая победа над сильным полом наполняет их внутренней удовлетворенностью, к которой примешивается, однако, и некоторая скука и разочарование: все-таки в глубине души такие женщины ищут исключительного мужчину, который мог бы противостоять их чарам и тем самым оказался бы достойным их… но что из этого выйдет?