litbaza книги онлайнИсторическая прозаКрасный лик. Мемуары и публицистика - Всеволод Иванов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 152 153 154 155 156 157 158 159 160 ... 170
Перейти на страницу:

Эмиграция должна поставить себе задачу служить мужику, а не руководить им со стороны. Внутри российского мужика (употребляю это слово в собирательном смысле) — должно прийти то инстинктивное чутьё, которое всегда руководит народом в его соборности.

Народ не может быть увлечён окончательно и бесповоротно в пропасть, и если его государствоведы убежали за границу или служат «чистой науке», — он сам и без них построит то государство, которое ему нужно. Построит по-пчелиному, по-муравьиному — вслепую.

Вот тут-то и понадобится интеллигенция, чтобы устранить эту слепоту, чтобы помочь тому, что должно прийти. Потеряв свои права на руководящее значение своё в качестве теоретической изыскательницы путей, интеллигенция должна напитаться внутриродовым, стихийным русским чутьём, чутьём земли, и через это самое стать национальной, потому что национализм — это внутреннее чутьё, чутьё связи, родства, голос крови и голос жизни, связывающий отдельного человека с его родом и государством.

Мужик и мужичий царь строили российское государство, и духом их строительства, лукавым, смелым, житейски-сильным и в то же время — высоко-благочестивым, должна наполниться русская интеллигенция. Тогда решение маргаритки, оборванной где-нибудь в Люксембургском саду или на берегу Сунгари, будет:

— Любит!

* * *

Интеллигенция должна на себя взять подвиг — идти в батраки к мужику, и должна иметь мужество сознаться — что в своих поисках правды государственной, пробы новых строев, практичности в этих исканиях — мужик далеко превзошёл её. А главное, он превзошёл её в том, что он, мужик, хозяин земли, он, который «сидит» на ней, бродит, озирая любовным хозяйским оком колосящиеся всходы под летним ярким солнцем, который содрогается, когда воля Божья — град бьёт его хлеб и лишает его возможности жить, обрекая на голод зимой. Тут объяснением «явлений электричества» да франклиновских опытов ничего не поделаешь.

И вот этому-то мужику, царственно сидящему на земле, любящему её, молящемуся ей и небу, почитающему Николу Угодника, обходящего поля, — должна служить интеллигенция своими суперфосфатами, тракторами, севооборотами, малыми и большими индустриями, радио и газетами и прочими мудростями, не нарушающими, а усовершенствующими ход природы.

— Смирись, гордый человек! — вот задача интеллигента; смирись и смотри, как справляется покамест без тебя зарубежный житель, покинутый всеми, обманываемый русский мужик, ищущий помощи только у Бога… Смирись и, пока не поздно, — приди и поклонись мужику в ножки и скажи:

— Ваше степенство! Ты, брат, мной командуй — что надо делать, прикажи — чему тебя надо учить, вразуми — как надо говорить… А я тебя научу разным заморским штукам, которыми ты и правь, потому что ты — хозяин!

Кончится тогда городская интеллигенция, выращенная из пыльных известковых Подьяческих улиц Питера, вскормленная бессонными ночами над западными начётниками, и пахнёт землёй, хлебом и медовыми лугами русская, облечённая в разум воля.

Воля — не свобода, а русская энергия.

Гун-Бао. 1928. 13 декабря.
Власть земли

Вероятно, я никогда не забуду этой сцены.

Я в сообществе некоторых преподавателей Пермского университета бродил с мешком за плечами в окрестностях Перми, взыскуя питания. Было это летом 1918 года…

И вот в одной избе, куда мы зашли с предложением «мены» каких-то остатков одежд, мы смотрели на кипящий на столе самовар, на разные шаньги и ватрушки, лежащие и красовавшиеся вокруг, а разговаривали с невидимым нам хозяином всех этих благ.

Хозяин этот вальяжно лежал на полатях, и нам зримы были только две босые ноги да поднятые колени в штанах «фантази», раньше нас сменивших обладателя визитки на носителя косоворотки.

Мы просили продать хлеба, а лежащий на полатях нам категорически, не стесняясь в выражениях, отказывал:

— Самому нужно! — говорил он. — На что мне деньги — вон две бутылки керенок закопано, куда ко псу ещё!

Мой коллега, профессор В. извлёк из мешка какое-то помятое дамское платье.

— Ну, вот вам вещи! — конфузливо сказал он. — Платье!

На полатях послышалось шевеление, и на секунду показалась лохматая голова:

— Ну, нешто нам сгодится! Нет! Не надо!

— А что ж вам надо? — в голос спросили мы.

— Зерькало, — отвечал голос с печки. И прибавил:

— Большо-о-ое!

Но зеркала у нас не было, мы вышли и побрели дальше, смотря на предуральские прохладные угоры, залитые солнцем и зелёным пихтачом…

О, это был большой удар для нашего самолюбия.

— Мерзавец! — шептал профессор В., милейший, добрейший человек. — Нет, каков тон…

И после небольшого молчания прибавил:

Муж-ж-ж-ик!

* * *

Да, но факт оставался фактом.

Мужик оставался там, в натопленной избе (была уже осень), его ждали шаньги и прочая снедь, а мы, два «барина», или, если хотите, два интеллигента с мешками на плечах шагали по угорам.

Изба принадлежала мужику накрепко, он жил в ней, а в городе у нас была «квартира», за которую мы платили ничего не стоящими бумажками, были семьи, которые и снабдили нас этими мешками, была «наука» и были фотографии с «итальянских мастеров»…

На пароход в город мы опоздали, потому что не нашли ночью лодки на небольшой речушке, которую нужно было переехать, и потому ночевали в заброшенной барке, которую выбросил на луг разлив Камы, жались от утреннего холода, и хотя милейший В. рассказывал любопытные тонкие анекдоты о рассеянности графа Вильегорского, известного композитора, я никак не мог забыть той иллюстрации к происшедшему в России, которую показала мне жизнь:

— Зерькало бы!

В чём был смысл этой картины?

Да в том, что, несмотря на свою «необразованность», этот мужик оказался в положении лучшем, нежели наше.

Образованность говорила о народной правде, о справедливости, о братстве народов, и в результате крестьянин, ехавший значительно тише, — оказался значительно дальше… Он как-никак, а живёт. Он связан не с переменчивым людским разорённым обществом, с внутриклассовыми взаимоотношениями, которые подвергаются «ломке», а с прочной землёй, на которой он сидит, на которой разложен его очаг, и накрыт кровом. И этот занятый человеком пункт на земле — и есть собственность, начало культуры, откуда мы давно ушли и куда мы свалились теперь обратно, разрушив известные «надстройки».

Одним словом, эта ночь двух бездомных интеллигентов в пустой барке — оказалась великолепным семинарием по теории земельной собственности как ячейки гражданской общины, по Фюстель де Куланжу.

О, я завидовал, прямо завидовал этому самому мужику. Вот где хозяин, строгий и грозный. Лежит себе на своей земле.

1 ... 152 153 154 155 156 157 158 159 160 ... 170
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?