Пиня почесал свою седую бороду. Ах, что случилось с Польшей! Со всем миром! Бандит на бандите!

Когда дворник открыл ворота, Пиня успокоился. Здесь, у себя во дворе, он, Пиня, был хозяином. Здесь его никто не посмеет тронуть. Соседи, пожилые гои, по-прежнему приветствовали его почтительным «Добрый день». Дверь ему открыла Хана, его жена. В первые годы брака они постоянно ссорились, однако теперь, в старости, Хана ждала его по вечерам и не ложилась спать, пока он не возвращался домой. Когда Пиня куда-нибудь уходил, она не находила себе места — боялась, как бы его не избили хулиганы. Она же прекрасно знала — убить мужа ничего не стоит. Кроме того, он все время был ей нужен — с кем еще было поговорить о дочерях и внуках? Пиня сел за стол; Хана заварила чай.

— Ну, что у Фишла? — спросила она.

— Всем бы порядочным евреям так жить!

— Банк закрывается. Все себе забирает правительство.

— Мазлтов. Доша, значит, останется без работы. Чудесно. Безработная, да еще старая дева. Какой позор!

— Ты сам во всем виноват.

Пиня вспыхнул:

— Опять ты за свое! Послушай. Я старый человек. Бегать за юбками у меня уже нет сил. Но если ты и впредь будешь распускать свой остренький язычок, обещаю тебе, я встану и уйду. Продам дом за бесценок. Переносить твое безумие я не собираюсь.

— Ой, ой, какие мы обидчивые! А что я такого сказала? Приличный отец заботится о том, чтобы его дочь не засиделась в девках до седой косы.

— А приличная мать, к твоему сведению, воспитывает приличных еврейских дочерей, а не шикс, — огрызнулся Пиня. — Это ты таскала ее по этим современным школам. Ты! Носишься с новомодными идеями. Литовская свинья!

Хана тряхнула головой в парике.

— Ступай спать, — сказала она. — Совсем из ума выжил.

Перед сном Пиня обязательно читал молитву. Он мерил шагами комнату, что-то бубнил себе под нос и терялся в мрачных мыслях. Что им надо, этим женщинам? Все зло от них — а виноваты, видите ли, мужчины. Мужчины бегают по делам и горбят спину, а они сидят дома, точно принцессы, и жалуются на жизнь. И чего добиваются? Того, что мужчины умирают раньше времени, а они живут до глубокой старости. В Варшаве полно вдов. Пиня выдергивал волосы из бороды и из того, что осталось от его пейсов. Его женушка не давала ему покою, когда они были молоды, — продолжает мучить и в старости.

Будь он попроще, схватил бы палку и проломил ей череп. Но нет, на такое он не способен. Он должен терпеть и молчать. Как знать, может, это ему наказание за грехи? И он громко, чеканя каждое слово, проговорил:

«По правую руку от меня архангел Михаил. По левую руку от меня Гавриил. Передо мной Уриил. За мной Рафаил. А над головой у меня божественное присутствие Господа Всемогущего. В Твою длань, Всевышний, вверяю я дух свой. Ты освободил меня, о, Господь Бог истинный…»

Когда Адаса продала свою варшавскую квартиру и переехала в Шрудборов, родственники восприняли это так, будто она по собственной воле отправилась в далекую сибирскую ссылку. Ей предрекали, что она умрет от одиночества, а Даша вырастет дикаркой. Друг другу они говорили, что зимой снега в деревне столько, что даже до магазина не дойти. К тому же в округе не было ни одного еврея. Но шли годы, Адаса не умерла, да и Даша росла здоровой, крепкой девочкой, все ее болезни остались позади.

Квартира, которую сняла Адаса, обходилась ей очень дешево. Летом они с Дашей собирали хворост для печки, ходили по грибы и ягоды. Крестьянки с окрестных хуторов за бесценок продавали ей молоко и яйца. При доме, где они жили, имелся садик, и Адаса посадила овощи и развела цыплят. Школа, где училась Даша, находилась в полутора километрах от дома, но ходила она туда не одна; у хозяина дома, русского, было три дочери, и дети ходили в школу и возвращались обратно вместе. Мебель и книги Адаса забрала из Варшавы, купила себе радио и проигрыватель. Аса-Гешл давал ей пятнадцать злотых в неделю, отец — еще десять. Несколько злотых ей удавалось заработать вязаньем.

В солнечные дни она садилась на веранде, на складной кровати, из тех, что стоят в санаториях, и, надев темные очки, читала или вязала. В холодные дни она весь день лежала в постели. Вернувшись из школы, Даша помогала матери по хозяйству. Русская семья опекала Адасу, окружила ее заботой. Старшая дочка таскала воду, топила печь, мыла полы. За это Адаса вышивала ей платья и платки. Жена хозяина заходила по нескольку раз в день, старалась помочь, чем могла. Она была в том же положении, что и Адаса; Ваня, ее муж, пропадал в Варшаве неделями, говорили, что он завел себе там любовницу, жену бывшего русского майора. Русской семье принадлежало довоенное поместье общей площадью почти сорок гектаров, но почва была песчаная, постройки полуразвалились, а колодец находился ужасно далеко. Русские, которые приезжали сюда только на лето, платили втрое меньше, чем принято было платить в Отвоцке. Ванина жена рассказывала Адасе про своего дядю, сборщика налогов, его расстреляли большевики; про офицеров, с которыми еще девушкой она танцевала на балах; про своего мужа, лоботряса, который только и знал, что ел в три горла, пил, спал и волочился за женщинами. Каждый раз, приезжая домой, Ваня жену избивал, и она ходила потом с подбитым глазом. А он валился на кровать и спал целый день или же брал ружье и отправлялся до ночи с собаками на охоту. Когда ему удавалось подстрелить зайца, семья ела на ужин мясо.

Жена Ивана завидовала Адасе. Верно, мужа Адасы никак нельзя было назвать преданным супругом, и все же по сравнению с Ваней вел он себя как джентльмен. Без подарка Даше не приезжал никогда. И не бил Адасу, не ругал ее, не унижал в присутствии других. Приедет в субботу утром, сядет под деревом и читает. И с детьми играл. Одевался опрятно, всегда был чисто выбрит. Всегда вежливо здоровался с хозяйкой, не забывал привезти из Варшавы журналы ее старшей дочке. С удовольствием принимал участие в детских играх: лазил по деревьям, гонялся за козой, качал детей на качелях. Бывало, выходил на двор с топором и неловко, по-городскому рубил дрова для обеих семей, после чего укладывался в гамак под соснами, читал и делал пометки карандашиком.

Иногда по субботам кроме мужа Адасы приезжали ее друзья и родственники: Клоня, Маша, Стефа, Доша. Было весело. Женщины привозили детям подарки: шоколад, пирожные, шляпки и фартучки, игрушки и лакомства — все это в разноцветных упаковках и коробочках. Гостям предоставлялись свободные комнаты по сходной цене. Приезжим дамам было уже за сорок, но выглядели они молодо, были хорошо, броско одеты. Клоня и Стефа немного располнели, это верно, зато Адасе, Маше и Доше фигуру сохранить удалось. Когда они играли в саду в мяч, то со стороны казалось, что веселится молодежь. И только если приглядеться, можно было заметить седину в их коротко стриженных волосах, крошечные морщинки у глаз. У мужа Адасы появилась плешь, он был высок и сутул. Адаса, правда, уверяла, что у него и в девятнадцать лет фигура была точно такая же.

У каждой из этих варшавских дамочек были свои привычки. Сразу после еды Доша Мускат надевала очки и садилась с книжкой или с журналом; она быстро переворачивала страницы — не водила, а пробегала глазами по строчкам. Читала она до самого вечера, пока не надо было идти обратно на вокзал и ехать домой. Маша занималась детьми, рассказывала им истории, загадывала загадки, учила шить. По-польски она говорила на удивление ясно и четко, точно актриса. Стефа с аппетитом ела, после чего тут же укладывалась спать. Адаса и Клоня брались за руки и отправлялись на долгую прогулку. У всех этих дам, за исключением Клони, был общий дед, некий Мешулам Мускат, миллионер. Ванина жена все про них знала, однако понять этих евреек, постичь их образ жизни не могла. Они курили сигареты, говорили на серьезные темы, смеялись по пустякам и пускались в споры о вещах, абсолютно никакого интереса для женщин не представлявших. О чем они только не говорили — о евреях, Палестине, религии. Обменивались мнениями о прочитанном, уснащали польскую речь еврейскими словечками и выражениями. Темные их глаза сверкали. Они пудрили щеки, покрывали лаком ногти. Когда съезжались эти варшавские фифы, соседям становилось не по себе. Уезжать полякам из Отвоцка не имело никакого смысла: евреи со своей словоохотливостью, умением жить, мудростью, духами и косметикой следовали за ними. После каждого такого визита они оставляли немалую сумму денег; и тем не менее, когда они являлись, Ваня всегда недовольно ворчал, куда-то прятался и возникал, лишь когда они уезжали.