желания обратить варварские народы к более образованным обычаям нередко скрывается посягательство на чужое владение».

XLII. И от права божественного, которое не усваивается всеми сознательно

Во-вторых, нельзя неосмотрительно причислять к запретам природы то, что недостаточно установлено как таковое и что скорее воспрещено божественной волей. К этому разряду, пожалуй, должно относить запреты внебрачного сожительства, а также, например, того, что называется кровосмешением, и еще ростовщичество[959].

XLIII. В естественном праве следует различать очевидное от неочевидного

1. В-третьих, необходимо тщательно различать, с одной стороны, общие начала, как, например, предписание вести достойный образ жизни, то есть согласно разуму, а также некоторые другие, близкие к этому, но настолько очевидные, что не допускают сомнения, как, например, предписание не похищать чужого имущества, и, с другой стороны, производные выводы, из которых одни усваиваются легко, как, например, что вступившим в брак не дозволено прелюбодеяние (L. Si adulterium, fratres. D. ad L. lul. de adult.), другие же – труднее, как, например, что отмщение, находящее удовлетворение в чужом страдании, порочно[960]. Пожалуй, тут происходит то же, что и в математике, где существуют некоторые первые понятия или близкие к первым, некоторые доказательства, которые понятны сразу и получают признание, и такие понятия, которые хотя на самом деле истинны, тем не менее ясны не всем.

2. Итак, подобно тому как в отношении внутригосударственных законов мы извиняем тех, кто не приобрел знания или понимания таковых, так и относительно законов природы возможно извинять тех, кому в приобретении такого знания препятствуют как неспособность к рассуждениям, так и неправильное воспитание[961] (Евангелие от Матфея, X, 15; Евангелие от Луки, XII, 47, 48). Ибо если незнание закона само по себе столь неизбежно, что оно устраняет самое преступление, то даже в соединении с некоторой небрежностью оно уменьшает преступление. И потому-то Аристотель сравнивает варваров, которые, получив дурное воспитание, совершают подобного рода преступления, с тем, кто имеет извращенные стремления вследствие болезни («Этика Никомаха», кн. VII). Плутарх говорит о некоторых «болезнях духа, которые отклоняют человека от естественного состояния».

3. Наконец, добавим еще, чтобы, сказав однажды, не повторять этого более, что войны, предпринимаемые в целях наказания, подозрительны с точки зрения справедливости, если вызвавшие их злодеяния не принадлежат к числу ужаснейших и несомненных или если не привходит одновременно какая-нибудь иная причина. О римлянах Митридат говорил, пожалуй, не отступая от истины: «Они преследовали не преступления царей, но их власть и величие» (Юстин, кн. XXXVIII).

XLIV. Возможно ли предпринимать войну вследствие совершения преступления против Бога

1. Порядок изложения довел нас до рассмотрения преступлений против Бога; спрашивается, следовательно, можно ли начинать войну в целях возмездия за такие преступления. Этот вопрос достаточно обстоятельно обсуждал Коваррувиас (С. peccatum, p. II, 10). Однако он, следуя другим, полагает, что власть налагать наказания не может иметь места вне юрисдикции в собственном смысле. Подобное мнение мы отвергли уже ранее. Отсюда вытекает, что подобно тому, как в делах церковных о епископах в некотором смысле говорится, что они «приняли попечение о Вселенской церкви»[962], так и на царей, кроме особой заботы о своем государстве, возложено также общее попечение о человеческом обществе.

Преобладающее основание в пользу отрицательного мнения относительно справедливости такого рода войн состоит в том, что Бог достаточно заботится о возмездии, которое совершается само собой, откуда пошла пословица: «Оскорбление богов подлежит их заботе», а также: «Клятвопреступление имеет достаточного отмстителя в лице Бога».

2. По правде говоря, то же самое можно сказать и о других преступлениях; ведь не может быть сомнения в том, что и для наказания их достаточно божественной справедливости; и тем не менее они правильно караются людьми, что ни в ком не встречает возражений. Но возьмет кто-нибудь и скажет, что прочие преступления следует карать людям, поскольку другие люди терпят от того вред и опасность. Но нужно, напротив, заметить, что людьми караются не только преступления, непосредственно приносящие вред другим, но и так же, например, как самоубийство, скотоложство и некоторые иные.

3. Хотя религия сама по себе имеет целью снискание милости Божией, тем не менее она имеет величайшее влияние на человеческое общество. Ведь не напрасно же Платон называет религию защитой власти и законов и узами честной дисциплины. Плутарх сходным образом называет религию «узами всякого общества и основанием законодательства». У Филона также имеется следующее место: «Действительнейшая связь любви, нерасторжимые узы дружеской приязни есть поклонение единому Богу»[963]. Все противоположное исходит от нечестия.

Первопричина, увы, печальных людских злодеяний —

Бога природы незнанье[964].

(Силий Италик).

Всякое ложное убеждение в делах божественных опасно, а сопровождающее его расстройство души особенно опасно. У Ямвлиха приводится следующее пифагорейское изречение: «Богопознание есть добродетель и мудрость, и совершенное блаженство». Оттого Хризипп называл закон царицей вещей божественных и человеческих; а по Аристотелю («Политика», кн. VII), первая забота государства – о вещах божественных[965], у римлян же юриспруденция есть «познание дел божественных и человеческих». По Филону, царское искусство есть «попечение о делах частных, государственных и священных».

4. Все сказанное должно соблюдаться не только в каком-нибудь одном государстве – как говорит у Ксенофонта Кир, что подданные его тем будут преданнее ему, чем более они проникнутся страхом божиим, – но и во взаимном общении человеческого рода («Воспитание Кира», кн. VIII). «С уничтожением благочестия, – замечает Цицерон, – исчезает даже взаимное доверие и общение человеческого рода, а также отличнейшая добродетель» («О природе богов», кн. I). Он же в другом месте пишет: «Справедливость возрастает, когда сознаешь промысел верховного правителя и господина, его попечение, его волю» («О границах добра и зла», IV).

Очевидным доказательством этого служит то, что когда Эпикур устранил божественный промысел, то от справедливости не осталось ничего, кроме пустого названия[966], так что, по его словам, она порождается путем простого соглашения и существует не долее, чем общая польза; а воздержание от того, что может повредить другому, достигается одним только страхом наказания. Весьма замечательные слова его по этому предмету приведены у Диогена Лаэртского.

5. Эту связь заметил и Аристотель, который в «Политике» (кн. V, гл. 11) так говорит о царе: «Ведь народ менее страшится несправедливого обращения со стороны государя, которого он считает благочестивым». И Гален в книге девятой о мнениях Гиппократа и Платона, сообщив о многочисленных исследованиях о мире и божественной природе, не имеющих никакого применения к нравам, признает, что вопрос о провидении имеет величайшее значение как в частных, так и в гражданских добродетелях. То же известно и Гомеру, который в шестой и девятой песнях «Одиссеи» «людям диким и несправедливым» противополагает тех, у кого «ум проникнут религией». Так, и Юстин, следуя Трогу, одобряет