выбрал один и прочел таким тоном, будто речь шла о самом обыкновенном решении:

– Мессир, король Франции, мой сеньор, принял у вас графство Фуа и виконтство Беарн, каковые вы получили от него, и вы становитесь его вассалом как граф де Фуа и виконт Беарнский, согласно форме, установленной его предшественниками, королями Франции и вашими. Преклоните колена.

Наступило молчание. Потом раздался ясный голос Феба:

– Не могу.

Присутствующие замерли от удивления, кто от искреннего, кто от притворного, но не без примеси удовольствия. Не так уж часто во время принесения вассальной присяги происходит такое.

Феб повторил:

– Не могу. – И добавил все тем же ясным голосом: – Одно колено у меня сгибается, я имею в виду Фуа. Но Беарнское согнуться не может.

Тут заговорил король, и в голосе его зазвучала злоба:

– Я принимаю вашу присягу и от Фуа, и от Беарна.

По рядам присутствующих прошла дрожь любопытства. Еще бы, начался спор, и какой спор.

Феб:

– Сир, Беарн – внесеньоральное владение, и вы не можете получить от меня того, над чем вы не сюзерен.

Король:

– Ложь то, что вы утверждаете здесь; именно это и служило долгие годы причиной споров между вашими и моими родителями.

Феб:

– Такова истина, сир, и она не будет причиной раздоров, если вы того пожелаете. Я ваш верный и честный подданный как правитель Фуа, хотя против этого всегда возражали мои родители; но я не могу объявлять себя вашим вассалом в отношении того, что досталось мне от одного Господа Бога.

Король:

– Скверный вассал! Вы умеете свернуть с прямого пути, лишь бы уклониться от службы, хотя обязаны мне служить. В минувшем году вы не привели своего войска графу д’Арманьяку, моему наместнику в Лангедоке, присутствующему здесь, который из-за вашего отступничества не смог отогнать англичан!

Тут Феб ответил воистину великолепно:

– Ежели единственно от моей поддержки зависит судьба Лангедока и ежели мессир д’Арманьяк не способен сохранить для вас эту провинцию, значит не он должен быть там вашим наместником, сир, а я.

Король зашелся от гнева, и даже подбородок у него затрясся.

– Вы издеваетесь надо мной, мой прекрасный мессир, но скоро этому придет конец. Преклоните колена!

– Изымите Беарн из вассальной присяги, и я тут же преклоню колено.

– Вы преклоните их в тюрьме, проклятый изменник! – крикнул король. – Взять его!

Весь этот спектакль был задуман, подготовлен и устроен самим Бюси, которому достаточно было лишь махнуть рукой, чтобы Перрине ле Бюффль и полдюжины королевских стражников сразу же окружили Феба. Они даже знали уже, что отведут его в Лувр.

В тот же день купеческий прево Марсель, прохаживаясь по Парижу, говорил:

– Оставался лишь один человек, который не был врагом королю Иоанну, теперь и его нет. Если все эти мошенники, что окружают короля, пребудут на своих местах, вскоре на свободе не останется ни одного честного человека.

Глава IV

Шартрский лагерь

Час от часу не легче, Аршамбо, час от часу не легче! Знаете, что написал мне папа в послании от 28 ноября, но которое, видимо, не сразу отправили или, может быть, гонец, отряженный с этим посланием, искал меня там, где меня не было, коль скоро вручили мне его только вчера вечером, в Арси… Ну, угадайте, угадайте… Так вот, святой отец, скорбя о нашей размолвке с Никколо Капоччи, упрекает меня в «отсутствии милосердия в наших отношениях». Хотелось бы мне знать, как это я мог выказывать милосердие нашему дорогому Капоччи? Да я же его и в глаза не видел после Бретея, откуда он потихоньку улизнул в Париж, где и засел. Кто же, таким образом, виноват в наших размолвках, если не тот, кто силком навязал мне этого себялюбивого, ограниченного прелата, думающего лишь о собственных своих удобствах и все демарши коего имели единственную цель – расстроить мои? Мир между государствами его меньше всего интересует. Ему одно важно – как бы я не добился успеха. Отсутствие милосердия, хорошенькое дело! Отсутствие милосердия… У меня есть вполне веские основания полагать, что Капоччи снюхался с Симоном де Бюси, и думаю даже, что не без его участия заключили в темницу Феба, которого – не беспокойтесь, ах, да вы знаете… – выпустили на свободу в августе месяце, и благодаря кому? Конечно мне. Вот этого вы как раз и не знаете… выпустили при условии, что он присоединится к королевскому войску.

И наконец, папа хочет меня уверить, будто все превозносят меня за мои усилия и что не только он сам, но и коллегия кардиналов дружно одобряет мои действия. Боюсь, как бы он не написал того же самого Капоччи… И вновь он возвращается к тому, что уже советовал мне в октябре, чтобы Карла Наваррского тоже включить в переговоры о всеобщем мире. Нетрудно догадаться, кто внушил ему подобную мысль…

Как раз после бегства из узилища Фрике де Фрикана король Иоанн решил перевести своего зятя в Арлё. Арлё – это крепость в Пикардии, где все население по-настоящему предано клану Артуа. Он боялся, как бы Карл Наваррский, находясь в Париже, не обзавелся слишком многими сообщниками. И не желал также держать Феба и Карла не только в одном и том же узилище, но и в одном городе…

И как я вам уже рассказывал вчера, король после разгрома под Бретеем отправился в Шартр. А мне он сказал: «Побеседуем в Шартре». Вот я и сидел в Шартре, пока Капоччи гордо разгуливал по Парижу.

Где мы, Брюне?.. Как зовется этот город? А Пуавр, проехали мы Пуавр или нет? Очень хорошо, он еще впереди. Мне говорили, что стоит осмотреть тамошнюю церковь. Впрочем, все церкви в Шамнани одна другой лучше. Вот уж впрямь истинный край христианского благочестия…

О нет, я отнюдь не жалею, что видел Шартрский лагерь, и мне очень бы хотелось, чтобы и вы тоже на него поглядели… Знаю, знаю, вас не затребовали в Шартр, коль скоро вам пришлось заменять занедужившего отца, удерживая любой ценой англичан у рубежей Перигора… Возможно, это и спасло вас от надгробной плиты в какой-нибудь обители Пуатье. Как знать! Все в руце Божией.

А теперь постарайтесь представить себе Шартр: шестьдесят тысяч человек – это еще по самому скромному счету, – расположившихся лагерем на обширной равнине, над которой гордо царит собор. Одна из самых больших армий, если не самая большая, какую когда-либо собирали во Франции. Но разделенная на две части, весьма отличные одна от другой.

С одной стороны стоят ровными рядами сотни и