Сидней собственноручно вынянчил Дана во второй раз, и его появление на "прощальном крылечке" было естественным. Придут, вероятно, еще две-три сестрички, дежурившие возле Дана по ночам,- добрая традиция их клиники.

Но когда он завернул за угол и вышел на посыпанную галькой дорожку, он даже остановился. Здесь, на сбегавшихся со всего сада аллеях и тропинках, он увидел не двух сестричек. Здесь собрался абсолютно весь персонал клиники, свободный в эти часы.

Все без исключения.

Те, что были ближе к крыльцу, сохраняли бодрый и непринужденный вид,вот-де, какие мы, с того света вытащили. Теперь не грех и руку пожать на прощанье.

Те, кому такая непринужденность давалась труднее, расположились поодаль, под розовыми папоротниками японских мимоз. Их лиц доктор Уэда разглядеть не смог, но в позах проступало явное смущение. И все-таки при виде директора клиники никто не сделал попытки уйти. А вот ему очень хотелось бы это сделать. Потому что он признался себе: он, как и все эти, пришел сюда только для того, чтобы узнать: кем же был ЭТОТ Дан Арсиньегас? Никто не знал, каким образом это обнаружится, но каждый надеялся на какой-нибудь случай. И он, Сидней Дж. Уэда, ничем не отличался от всех остальных. То же холодное, омерзительное любопытство: а все-таки - настоящий или нет?

Чтобы не встретиться ни с кем глазами, Сидней с деланным равнодушием принялся рассматривать хрупкую скорлупку гидромобиля, дожидавшуюся своего хозяина у деревянного причала.

И тут он увидел Сарри. Она стояла поодаль, у самой воды, не то просто прислонясь, не то прячась за стволом дерева. Откуда она узнала? Зачем пришла? На что надеялась?

Он ненавидел эту женщину. Он не завидовал тому, что она раскрыла как будто бы нераскрываемую тайну,- нет; он не простил и никогда не простит ей то, что первого в истории Земли не рожденного, а рукотворного человека она с первого же мига его существования сделала ненастоящим. Ведь был же у нее Дан, сидел в кресле - могла бы внушить ему эту самую неземную любовь. Так нет - рука не поднялась на того, единственного, настоящего.

А бездушная кукла - этот сгодился. С этим было не страшно. Он еще не сделал первого вздоха, у него еще не толкнулось в груди сердце, а она уже раз и навсегда обрекла его быть ненастоящим. Потому что вложила в него любовь, как впаивают в схему транзистор. И теперь стоит здесь с самым спокойным, самым непроницаемым, самым бесстрастным лицом.

Гулко хлопнула деревянная дверь - Дан выбежал на крыльцо.

Десятки людей толпились вокруг, и ему хотелось сказать всем им что-то теплое, выходящее за рамки традиционной благодарности, но что-то странное в лицах этих людей остановило Дана.

Доктор Уэда ошибался - на их лицах не было жадного любопытства. Это было совсем другое - какая-то строгая требовательность, ожидание, которое невозможно обмануть... Но в следующий миг Дан уже забыл о всех них, этих людях, вернувших ему жизнь и молодость. Потому что вдалеке, под старым платаном, стояла женщина со спокойным родным лицом, забыть которое он не мог ни на день, ни на час, ни на миг. И, смеясь от счастья, как мальчишка, он подбежал к ней, одним движением поднял ее высоко на руках и понес так по скрипучим сходням. И так тихо было у него за спиной, что он не выдержал и обернулся.

И увидел, как молча и торопливо расходятся люди в белых халатах, как, опустив головы, исчезают они в затененных аллеях больничного сада.

Этот дневник не является официальным документом и не может быть приобщен к отчету о моей экспедиции. Я решил вести его после того, как на третий день проверил записи автоматического бортжурнала. Совершенно очевидно, что их недостаточно для того, чтобы впоследствии проанализировать все допущенные мной ошибки. Первой из них было то, что я не начал вести параллельный дневник еще на орбите. Аналогичных просчетов я допущу еще немало, и я не намерен извинять их своей молодостью и неопытностью — как-никак не прошло и года с того дня, когда я по праву моего рождения был приглашен в Совет Звездного Каталога. Может быть, первейшей ошибкой было то, что я не отказался от этой высокой должности, как в свое время сделала моя мать. Не знаю. Будущее покажет.

И вот я уже третий день нахожусь на поверхности Кынуэ-4. Сутки здесь коротки, и я едва-едва успеваю собраться с мыслями, четко классифицировать свои ощущения, сделать какие-то предварительные выводы и хоть немного отдохнуть, как наступает утро.

Время наблюдений. Я выхожу из корабля.

Он спрятан надежно, невидимость его заведомо гарантирована. Мой типовой скафандр неуязвим и тоже невидим. Когда я буду готов к контакту с аборигенами, мне придется изготовить индивидуальный квазигуманоидный скафандр, но над его конкретной формой мне еще придет: я поломать голову. Поселение, на окраине которого я расположится, весьма велико и заселение крайне неравномерно. Там, где я нахожусь, плотность аборигенов на единицу площади так незначительна, что я фиксирую каждый отдельный биоимпульс. Степень их интравертности просто катастрофична. Практически каждый индивидуум — это психоэнергетический гейзер.

Мне ничто не грозит. Выбор стоянки был произведен строго по инструкции — в месте, недоступном для аборигенов. В плоскости естественных передвижений жителей данного поселения выбрать такой участок было практически невозможно, так как неполовозрелые особи проникают практически повсюду, и действия их непредсказуемы. Подземных убежищ необходимой величины обнаружить не удалось, поэтому пришлось перейти на следующий горизонтальный уровень — верхние перекрытия жилищ, не посещаемые аборигенами. По инструкции здесь основным критерием пригодности должно было стать безукоризненное качество площадки, так как в случае экстренного ремонта производящие его особи несомненно наткнулись бы на невидимую, но ощутимую массу корабля.

Исходя из вышеизложенного, мною было выбрано отдельно стоящее строение с перекрытием сложной конфигурации. Блестящий защитный слой, нанесенный, по-видимому, с помощью простейших левитирующих приспособлений, предельно свеж и в течение отрезка времени, отведенного мне на исследование цивилизации Кынуэ-4, ремонта не потребует.

Строение окружено редкими растениями, стебли которых в восемь — десять раз превышают мой рост (без скафандра). Никаких хлорофиллонесущих придатков на стеблях не имеется, но судя по наблюдениям с орбиты, это явление сезонное. И мне как раз предстоит наблюдать смену сезонов.

Микролингван, вмонтированный в скафандр, легко усвоил структуру и языка и словарный запас аборигенов. Я мог бы получать вполне удовлетворительный перевод, но зафиксированные реплики сплошь и рядом лишены смысла и логики, например: «Как поживаем?» — «Да так».(?) При этом смысловая и эмоциональная составляющие пси-спектра абсолютно не коррелируют с аудиорядом.

Я, метапсихолог Совета Звездного Каталога, не способен понять простейшую речь варваров.

Порой мне становится страшно».

Кладбище, казалось, растекалось вширь, как переполненный половодьем пруд, и грозило вынести ноздреватый стариковский снег, крытый корочкой льдистой коросты, прямо на уже отлинявшие просохшие улочки, отгороженные от святой земли хрупкой спичечной оградой. Зимой оно смирялось с людским беспамятством и безропотно стыло, не надеясь на то, что меж одинаково заснеженных холмиков завьется цепочка следов, неприкасаемых от одного снегопада до другого. Деревья, уже много десятилетий переставшие прибавлять в росте, достаивали свой век омертвело и безразлично, предоставляя разбойничьему западному ветру выбирать, кого рушить по осеннему ненастью, а кого помиловать еще на год.