Любопытно, что для раненых на Рождество в 1916 г., следуя традициям, установили огромную елку в Аванзале. Было объявлено, что деньги на елку пожертвовал сам наследник. Вечером, когда елку зажгли, завели граммофон. Раненым раздали подарки: пакеты с конфетами, папиросами и серебряной чайной ложечкой, украшенной государственным гербом. Мемуаристка вспоминала, что все происходило чинно, казенно, натянуто и совсем не празднично.

После Февральской революции 1917 г. госпиталь оставался в Зимнем дворце вплоть до октября 1917 г. Во время самой Февральской революции 1917 г. не обошлось без эксцессов, поскольку в представлении «революционных масс» Зимний дворец оставался идеальным местом для того, чтобы «плести контрреволюционные заговоры». Мемуаристка упоминает, что в эти дни «несколько раз в течение ночи врывались в госпиталь вооруженные солдаты с прапорщиками во главе, которые грубо выпытывали у сестер, где они спрятали находящихся будто бы во дворце царских министров. Искали их под кроватями раненых, в баках с грязным бельем, даже в спальнях сестер, в зеркальных платяных шкафах. К счастью, министров во дворце не было»[904].

Во время артиллерийского обстрела и штурма Зимнего дворца большевиками в ночь с 25 на 26 октября 1917 г. раненые оставались во дворце. Никто из них не пострадал. Когда ворвавшиеся во дворец революционные матросы и красногвардейцы арестовали министров Временного правительства, они отправились в госпиталь искать А. Ф. Керенского, поскольку кто-то пустил слух, что Керенский, обмотав лицо бинтами, скрывается среди раненых. Однако попытки обыска в палатах фронтовиков резко пресекли сами раненые.

26 октября 1917 г., во второй половине дня, медсестра Н. В. Галанина буквально «прорвалась» через три оцепления в лазарет Зимнего дворца: «Я вошла, как бывало сотни раз раньше, в Иорданский подъезд. Там не было на месте привычного швейцара. У входа стоял матрос с надписью „Заря свободы“ на бескозырке. Он разрешил мне войти. Первое, что бросилось в глаза и поразило, – это огромное количество оружия. Вся галерея от вестибюля до Главной лестницы была завалена им и походила на арсенал. По всем помещениям ходили вооруженные матросы и красногвардейцы. В госпитале, где был всегда такой образцовый порядок и тишина, где было известно, на каком месте какой стул должен стоять, все перевернуто, все вверх дном. И всюду – вооруженные люди. Старшая сестра сидела под арестом: ее караулили два матроса. Больше никого из медперсонала я не увидела и прошла прямо в Восточную галерею. Ходячих больных я не застала – они ушли смотреть дворец. Лежачие раненые были сильно напуганы штурмом дворца: много раз спрашивали, будут ли стрелять еще. По возможности я старалась их успокоить. Заметив, что за мной наблюдают, я не пошла, как хотела, еще в Николаевский зал к „позвоночникам“ и скоро направилась к выходу. Я повидала раненых, с которыми вместе пережила несколько тяжелых часов в февральские дни, и была довольна тем, что смогла хоть в какой-то мере изменить направление их мыслей»[905].

26 октября 1917 г., рано утром, буквально через 5 часов после ареста Временного правительства, в Зимнем дворце оказался доктор Зиновьев, работавший в лазарете дворца до февраля 1917 г.: «Я вошел с большого подъезда с набережной, с которого обыкновенно входили офицеры, приезжая на придворные балы и на выходы. Меня впустили сразу, без всяких затруднений, никто даже и не спросил, зачем я приехал. Внутри дворец был мало похож на то, что я привык там видеть. Все было в беспорядке, мебель сломана и перевернута, все носило явный след только что окончившейся борьбы. Всюду были разбросаны ружья, пустые патроны, в большой передней и на лестнице лежали тела убитых солдат и юнкеров, кое-где лежали и раненые, которых не успели еще унести в лазарет.

Я долго ходил по так хорошо знакомым мне залам Зимнего дворца, стараясь найти начальника солдат, захвативших дворец. Малахитовая зала, где обычно Императрица принимала представлявшихся ей, – была вся, как снегом, покрыта разорванными бумажками. Это были остатки архива Временного Правительства, уничтоженного перед тем, как дворец был захвачен.

В лазарете мне сказали, что сестры милосердия были арестованы за то, что они скрывали и помогали скрываться юнкерам, защищавшим дворец. Обвинение это было совершенно верное. Многие юнкера перед самым концом борьбы бросились в лазарет, прося сестер милосердия спасти их, – очевидно, сестры помогали им скрываться, и, благодаря этому, действительно многим из них удалось спастись. После долгих поисков мне удалось добиться, кто был теперь Комендантом дворца, и меня провели к нему. Он был молодой офицер Гвардейского Московского пехотного полка, я совсем забыл его фамилию, но потом он играл довольно большую роль в Красной армии. Со мной он был очень приличен и корректен. Я объяснил ему, в чем дело, сказал, что в лазарете лежат около 100 раненых солдат и что сестры милосердия необходимы для ухода за ними. Он сразу же приказал их освободить под мою расписку, что они не уедут из Петербурга до суда над ними. Этим дело и кончилось, никакого суда над сестрами никогда не было, и никто их больше не беспокоил, в то время у большевиков были более серьезные заботы. В тот же день мы разместили раненых, лежавших в этом лазарете, по другим местам и лазарет закрыли»[906].

Видимо, мемуарист путается в датах, поскольку только 27 октября раненых начали отправлять в другие лазареты Петрограда. 28 октября 1917 года госпиталь Зимнего дворца закрыли.

В Зимнем дворце жили сотни людей. Со временем «плотность населения» дворца только увеличивалась. Многочисленные лакеи, камер-лакеи, официанты, гоф-фурьеры, гоф-медики и прочий дворцовый люд плотно заселили подвал, первый этаж и отчасти третий этаж Зимнего дворца. На конец 30-х гг. XIX в. в Зимнем дворце проживали порядка 4 тыс. служителей. Главной их задачей было содержание в достойном виде всех помещений дворца, «оформление» церемониалов и обслуживание растущей императорской фамилии.

Все эти дворцовые служители были сведены в различные команды или службы. уже к середине XVIII в. структура Императорского двора вполне устоялась, и если и происходили какие-либо изменения, то они не имели принципиального характера. Даже беглое перечисление придворных административных и хозяйственных структур наглядно показывает тщательность и продуманность организации того, что называется повседневной жизнью. А поскольку это была повседневная жизнь императорской семьи, то и требования были соответствующие. фактически дворцовые подразделения обеспечивали достойный «социальный пакет» членам императорской семьи.