ШЕЙНИН: Именно так, уважаемые товарищи.

– Мне следовало догадаться раньше, – я подошел к профессору, тот: «ничего, ничего… еще посмотрим…», – как только я увидел, что показания Вано Микояна в деле не подшиты, а вложены отдельной страничкой без нумерации и, единственные, написаны от руки, аккуратным почерком, без единого исправления.

– Они допросили его пятого июня, – вглядывался в меня профессор, – но потом показания переписали.

– Да. Чтобы добавить единственную деталь. Микоян, который так испугался, что ничего не видел у себя под носом, оказывается, заметил старика, бежавшего к мосту. Старик бежал и кричал.

– Тогда и я тоже попробую кое-что угадать, – смурно задумался профессор. – Свидетель у вас появился именно тогда, когда стало ясно, что показаниями Микояна дело не закроешь, настолько они не достоверны. Десятого июня! – точно в тот день, когда вам дали команду сворачиваться и врачи написали заключение о самоубийстве – через пять дней после кремации тела.

ШЕЙНИН: Да. Действительно, так случайно совпало. Десятое июня.

– Также, продолжу угадывать я, раз так удачно у меня получается, свидетель, которого никто не видел – а на мост прибежали десятки людей, – которого так долго и напряженно искали милиция и НКВД – семь суток! – сам пришел к следователю, оказалось: все это время он находился где-то совсем рядом, буквально под рукой…

ШЕЙНИН: Я не понимаю, к чему вы клоните, но свидетель – работник комендатуры Дома правительства.

– Там, где у вас даже домработницы – лейтенанты, – процедил физрук.

– Я также думаю, что единственный свидетель, спаситель ваш, человек достаточно уязвимый, слабый, не исключаю, что инвалид…

ШЕЙНИН: Забавно, но он действительно не очень здоров. Хотите его послушать?

ФЕДОР АЛЕКСЕЕВИЧ ОСИПОВ, 52 ГОДА, ТОКАРЬ КОМЕНДАТУРЫ ДОМА ПРАВИТЕЛЬСТВА: Я находился в двадцати пяти метрах от моста. Я поднял голову на шум проходившего по мосту троллейбуса (или трамвая?)…

– Хитро ему составили! – ухмыльнулся физрук. – Не скажет: поднял голову на выстрелы. Тогда бы он ничего не увидел, а им надо момент выстрелов зафиксировать… Вот и составили: поднял голову на троллейбус – диковину, б…, увидел! работает напротив моста, троллейбусы там каждый день… – а Шахурин совершенно случайно в этот момент и начал палить, так, ветеран?

ОСИПОВ: Категорически утверждаю: на моих глазах мальчик выстрелил в девочку. И перед выстрелом зашел как бы сзади… Я очень взволновался и быстрее пошел к мосту… Когда я поднялся на площадку лестницы, пистолета в руках мальчика не было. Мальчик лежал на спине. Левая рука в кармане, правая, почти сжатая в кулак, вытянута вдоль туловища.

– Так почему же свидетель неделю не заявлял ничего следствию? Он работник комендатуры Дома правительства – он не мог не знать, зачем сотрудники НКВД опрашивают жильцов квартир с окнами на мост…

ШЕЙНИН: Осипов больной, необразованный… Откуда ему знать, что он – единственный?

– Но Осипов – инвалид, не может быстро передвигаться, он сделал усилие, чтобы оказаться первым на площадке лестницы, и, трудно предположить, что, увидев открывшуюся картину, он смог быстро удалиться. Да и вряд ли он этого хотел. Зачем тогда торопился на место преступления, превозмогая недуг? Чтобы все рассмотреть. Что он делает дальше? Скорее всего пытается позвать на помощь. Первым подбежавшим рассказывает, что, как… Но постовая Степанчикова появилась на площадке лестницы минуты через три, начался опрос свидетелей. Осипова там уже не было. И ни один свидетель не сказал: я сам не видел, но был тут один инвалид…

ШЕЙНИН: Знаете, это уже настолько отвлеченный и недостаточно серьезный разговор… Постовая могла ошибаться, свидетели старались держаться подальше – время у нас такое… А вот теперь мы будем заканчивать, – и он поднялся, ему неприятно…

– Последний вопрос! Осипов находился в двадцати пяти метрах от моста. Он начал движение сразу после выстрелов. Одновременно за пистолетом побежал Микоян. Но Микоян находился от лестницы намного дальше. Вспомним: он сделал несколько шагов, обернулся на слова Шахурина: «Я тебя догоню!», сделал еще несколько шагов, опять обернулся и увидел, как Уманская и Шахурин спускаются на лестницу, и затем, если мы ему верим, шел не меньше минуты, пусть и не быстро… Микоян успел добежать до лестницы, спуститься на площадку, схватить пистолет и обратно подняться по лестнице на мост – вы считаете, что Осипов за это же время не прошел и двадцати пяти метров? Даже издали, даже не поднимаясь на лестницу, свидетель увидел бы все, что на ней происходило! Скорее всего он двигался, постоянно поднимая голову на место выстрелов – есть там кто еще? Он не мог не увидеть убегающую фигуру с пистолетом в руке!

ШЕЙНИН: Знаете, я могу заниматься с вами арифметикой, но доложу: двадцать девятого июня дело по расследованию убийства Уманской Нины прекращено. Первого июля, если уж вам так интересна арифметика, лично мною и заместителем начальника следственного управления З.М.Альтшуллером произведен следственный эксперимент для установления, сколько времени потребуется, чтобы от третьего фонаря на мосту (туда, как мы предполагаем, успел дойти Вано, прежде чем Шахурин начал стрелять) добежать до площадки на лестнице и вернуться. Подобран пятнадцатилетний мальчик, сходной комплекции, Лалик Цемах, электромонтер прокуратуры. Первый раз он спустился на лестницу и вернулся за 32,5 секунды. Второй – за 35 секунд. Мы считаем, что за это время свидетель Осипов не мог преодолеть на больных ногах расстояние, на котором он находился от Большого Каменного моста. Осипов не мог увидеть убегающего Вано. Я думаю, настала пора пожелать друг другу успеха. И – до встречи!

Дело закрылось. Подступает прилив, возвращаются пески. Тают следы, люди заново все забывают – что-то пели, не могли же молча сидеть, но что за слова?.. только музыка вертится где-то там, не мотив, а какой-то обрывок, и сердце щемит, словно возвращается время, когда мама молода, а – ни слова уже не помню… даже про что. Все. Уходим. Все уже сбылось.

Приглушенно – все? все, закончили – а затем не таясь нас окружили голоса второстепенных черных людей, обслуги; мигнув, пропал свет, сменившись на зарешеченное краснолампочное дежурное освещение; свидетелей, придерживая за плечи, по одному поднимали и выводили – свидетели осторожно переступали приставными шажками, боком, как по узкой пиратской доске, на выход – там пятился автобус; заспанные краснощекие мужчины в синих комбинезонах полезли разбирать верхние ряды, Шейнин опустился на место и сидел спокойно, словно слушал завыванье в своей голове, реку, бесшумно стоявшую под Большим Каменным мостом. Позвонить?

– Ты понимаешь… – физрук, вцепившись в бок, осторожно качал плечами вперед, направо. – С внуком побегал в большой теннис – в апреле! А каждое утро болит. Как растяжение какое… А к врачу – сам понимаешь, какие теперь врачи, что надо и не надо напишут, узи, музи – тыщи три выйдет… – О чем-то еще он думал, близоруко и зло посматривая в сторону, где Шейнин безмолвно ожидал своей очереди уйти.

– Разрешите мне сейчас позвонить.