— Роза будет делать, что велят, и Мартин тоже, — заметила миссис Йорк.

— Я иду в церковь.

Сказано это было с несокрушимым спокойствием истинного Йорка, который знает, чего хочет, и знает, что своего добьется, а если встретится с непреодолимым препятствием и если не будет иного выхода, скорее погибнет, но ни за что не сдастся.

— Погода не подходящая, — вмешался отец.

Ответа на последовало. Не отрываясь от книги, Мартин медленно доедал хлеб, запивая его молоком.

— Мартин терпеть не может церковь, но слушаться старших ему, видно, еще неприятнее, — сказала миссис Йорк.

— Значит, по-вашему, я одержим духом противоречия?

— Конечно!

— Вовсе нет!

— Тогда в чем же дело?

— Причин слишком много, и они слишком сложны. Чтобы все объяснить, мне пришлось бы раскрыть перед вами все тайны моей души.

— Нет, вы послушайте, послушайте его! — воскликнул мистер Йорк. — Я должен сделать этого парня адвокатом. У него природный дар: он будет жить за счет своего языка. Эстер, твой третий сын должен стать адвокатом: у него для этого все данные — наглость, самомнение и способность говорить, говорить и говорить без конца!

— Роза, передай мне, пожалуйста, хлеба, — с глубокой невозмутимостью, спокойно, даже флегматично попросил Мартин. От природы у него был низкий, выразительный голос, который в трудные минуты становился почти неслышным, как женский шепот; чем непреклоннее был Мартин, тем печальнее и нежнее звучала его речь.

Мартин позвонил и ласково попросил принести ему зимние башмаки.

— Мартин, — убеждал отец, — вся дорога в сугробах, пробиться даже взрослому нелегко. Однако, — продолжал он, видя, что Мартин поднялся при звуке церковного колокола, — если уж ты так упрям, на сей раз я не стану тебе мешать. Иди, но доберись до церкви во что бы то ни стало! Пусть снежные вихри наметают сугробы и преграждают тебе путь! Иди сквозь метель, скользи по голому льду, если не хочешь сидеть в тепле у камина.

Мартин спокойно накинул плащ, обернул шею шарфом, надвинул шапку и уверенно вышел на улицу.

— У отца гораздо больше здравого смысла, чем у матери, — проговорил он. — Как женщинам не хватает ума! Они бьют тебя по самому больному месту, воображая, что долбят бесчувственный камень.

Мартин пришел в церковь слишком рано.

— Теперь, если непогода испугает ее, — а сейчас настоящая декабрьская метель, — или если миссис Прайор запретит ей выйти и я ее не увижу после всех этих неприятностей, я обижусь по-настоящему. Буря или метель, град или снег, она должна прийти, и если ее ум соответствует ее глазам и красоте лица, она обязательно придет, придет, чтобы встретиться со мной, так же как я пришел сюда в надежде увидеть ее. Ведь хочет же она услышать хоть слово о своем чертовом возлюбленном, так же как я хочу вкусить то, в чем, по-моему, заключен весь смысл жизни, вся ее суть. Жить без приключении для меня все равно, что пить выдохшееся пиво вместо шампанского.

Мартин огляделся. В холодной и тихой церкви не было никого, кроме одинокой старухи. Перезвон колоколов стих, еще звучал только один колокол, и под его гул пожилые прихожане один за другим смиренно занимали свободные места. Лишь самые убогие, самые старые и самые бедные остаются верны матери-церкви в любую непогоду; так и в это вьюжное утро у церкви не было ни одного экипажа, все состоятельные семейства предпочли остаться дома, передние мягкие скамьи с подушками пустовали, и только на голых дубовых сиденьях кое-где разместились седые старики, старухи да несчастные бедняки.

— Я буду презирать ее, если она не придет, — свирепо пробормотал Мартин.

Широкополая шляпа священника показалась в дверях: мистер Хелстоун и его причетник вошли в церковь. Звон прекратился, священник взошел на кафедру, двери закрылись, и служба началась. Скамья, отведенная для обитателей дома мистера Хелстоуна, была пуста: Каролина не пришла, и Мартин презирал ее от души.

— Никчемная дрянь! Пустышка! Вздорная болтунья! Тщеславная, слабовольная, ограниченная, как и все девицы!

Такова была его молитва.

— И ничуть она не похожа на портрет у нас в столовой: глаза не так велики и выразительны, и нос не греческий, и в устах нет того очарования, которое, я думал, рассеет мои угрюмые мысли, избавит меня от ужасной хандры. Что же она такое? Тощая спичка, кукла, безделушка, одним словом — девица!

Юный циник был так поглощен своими мыслями, что забыл в надлежащий момент подняться с колен и все еще оставался в благочестиво-смиренной позе, когда литания окончилась и прозвучал первый псалом. Этот промах расстроил его еще больше, и Мартин вскочил на ноги красный как рак, ибо был чувствительнее самой застенчивой девицы. А тут еще в довершение всего двери церкви приоткрылись и раздался топот сотни маленьких ног: в боковые приделы торопливо хлынули ученики воскресной школы. В Брайерфилде было принято зимой держать детей в теплом помещении и водить в церковь только перед причастием и проповедью.

Сначала рассадили самых младших, и только когда все мальчики и девочки были устроены, когда под нарастающие звуки органа голоса хора и прихожан слились в священном песнопении, в церковь, завершая процессию, неторопливо вошли взрослые ученицы. Их учительница, проследив за тем, как они расселись, направилась к скамье, предназначенной для семьи мистера Хелстоуна. Серый с розовым отливом плащ и маленькая бобровая шапочка были знакомы Мартину. Именно этот костюм он так жаждал увидеть. Буря не преградила путь мисс Хелстоун. В конце концов она все-таки пришла! Вероятно, Мартин поведал свою радость псалтырю; во всяком случае он сразу же прикрыл им лицо и просидел так минуты две. Впрочем, еще прежде чем закончилась проповедь, поведение мисс Хелстоун снова его разозлило. Она ни разу не взглянула в его сторону, ему не удалось уловить ни одного ее взгляда.

«Если она не желает меня замечать, — подумал он, — и хочет показать, что я для нее не существую, тогда она еще хуже, еще лживее, чем я думал. Неужели она пришла сюда только ради этих ягнят, а не ради меня или этого долговязого скелета Мура?»

Проповедь окончилась, священник благословил прихожан, церковь опустела, а Каролина так и не подошла к нему.

Только теперь, на обратном пути, Мартин почувствовал, как секут лицо снежные вихри и как холоден восточный ветер. Кратчайшая дорога к дому вела через огороженные поля, протоптанной тропинки там не было, и идти напрямик было рискованно. Однако это не беспокоило Мартина, и он выбрал именно кратчайший путь. Около второй ограды росло несколько деревьев. Но что это за зонтик виднеется там? Да, какой-то зонтик с явным трудом держится против ветра, а за ним развевается знакомый розовато-серый плащ.

Мартин ухмыльнулся, карабкаясь по заснеженному склону, сейчас такому же крутому, как обрывы близ вершины Этны. Неповторимое выражение появилось у него на лице, когда он, дойдя до изгороди, спокойно устроился рядом с Каролиной и таким образом открыл переговоры, которые — будь его воля продолжались бы до бесконечности.