Но в воскресенье 27 сентября он узнал от своего сына Сергея о подозрительных беседах председателя Президиума Верховного Совета РСФСР (и бывшего члена Президиума и секретаря ЦК КПСС) Н.Г. Игнатова один на один с секретарями обкомов, о его частых звонках с недомолвками Брежневу и Подгорному об упоминании грядущего ноября как срока, к которому что-то должно быть сделано.

Хрущев этой информации не поверил. Однако буквально на следующий день, 28 сентября, сказал Подгорному:

— Идут разговоры, что существует какая-то группа, которая хочет меня убрать, и вы к этой группе причастны.

— Откуда вы это взяли? — вопросом на вопрос ответил тот и добавил с деланной обидой: — Как вы только могли такое подумать, Никита Сергеевич?

29 сентября в Москву прилетел индонезийский президент Сукарно. Он требовал от Малайзии отдать ему северную часть Борнео (Калимантана), а от Великобритании — богатый нефтью султанат Бруней. И ему было нужно много оружия и военной техники, в том числе самолетов и кораблей. Причем поскорей и желательно с советскими экипажами, как это было два года назад, когда он, угрожая применить силу, вынудил Нидерланды расстаться со своей колонией в западной части Новой Гвинеи (Ириана). Его сопровождали два высших чина страны: министр-координатор по вопросам обороны и безопасности генерал армии Насутион, которого индонезийские коммунисты подозревали в диктаторских наклонностях и который не без их влияния через несколько месяцев был отправлен в отставку, и министр-координатор по вопросам планирования национального развития генерал армии Сухарто, который через полтора года, подавив в крови выступление этих самых коммунистов, установил свою диктатуру. В Большом Кремлевском дворце был дан обед. На нем присутствовали Микоян, Хрущев, Воронов, Косыгин, Подгорный, Полянский, Суслов; кандидаты в члены Президиума ЦК КПСС Ефремов и Мжаванадзе; секретари ЦК Поляков, Пономарев, Рудаков и Титов; Игнатов; заместители председателя Совета министров Устинов, Дымшиц, Лесечко, Руднев и Л.М. Смирнов; председатель одной из палат Верховного Совета Спиридонов, председатели госкомитетов при Совмине Курашов и Скачков, заместители министров Кузнецов и Лапин (МИД), Гречко (обороны) и Н.С. Захаров (КГБ); посол Михайлов, главный редактор «Правды» Сатюков и заведующий отделом печати МИДа Л.М. Замятин. Последний вспоминал много лет спустя, как Хрущев неожиданно сказал, обращаясь к гостю:

— Дорогой брат Карно! Завтра я уезжаю. Все уговаривают меня отдохнуть: и мои товарищи, и врачи, — хотя я сам чувствую себя прекрасно. Но через пару-другую недель вернусь и разобью эту «центропробку», которая нас закупоривает и мешает нам двигаться вперед!..

Заявление это было довольно двусмысленным. О какой пробке шла речь? Дипломаты, военные и индонезийские гости поняли это как экивок в сторону империализма, препятствующего окончательной ликвидации колониализма. В пользу такого толкования говорила, вроде бы, и беседа, которую Хрущев имел на следующий день, перед отлетом на юг, с Сукарно. Он подтвердил, что СССР «поддерживает освободительную борьбу народов Северного Калимантана и будет содействовать и помогать Индонезии в ее справедливой борьбе против неоколониалистских планов». И выразил согласие повысить обороноспособность Индонезии путем «дополнительных закупок снаряжения» для ее вооруженных сил. Однако в ближайшем окружении Хрущева его слова о «центропробке» могли отнести и на свой счет.

В воскресенье 11 октября прилетевший в Пицунду в отпуск Сергей Хрущев услышал от отца, что накануне там побывал первый секретарь Краснодарского крайкома КПСС Г.И. Воробьев и привез в подарок пару живых индюков.

— Мы его расспросили обо всех этих разговорах с Игнатовым. Он все начисто отрицал. Оказывается, ничего подобного не было. Он нас заверил, что информация этого человека — плод воображения.

Услышав это, его сын оторопел: «Так значит, они все эти дни не только ничего не предприняли, но даже не пытались выяснить, соответствует ли истине полученная информация?». Поговорили с Воробьевым, — но если он действительно о чем-то договаривался с Игнатовым, что-то знает, то, без сомнения, им ничего не скажет. Интересно, что они ожидали признания в подготовке отстранения Хрущева? Что это? Наивность? Как можно проявлять такое легкомыслие?»

Ближе к вечеру Хрущев позвонил из Пицунды в Москву. А там «на хозяйстве» в Совете Министров оставался тогда самый молодой из членов Президиума ЦК Д.С. Полянский. Встревоженный, он и начал обзванивать своих коллег, многие из которых находились в тот день далеко от столицы.

— Только что из Пицунды звонил Никита Сергеевич, ругался, намекал на какие-то интриги против него и объявил, что через три- четыре дня вернется и тогда покажет кузькину мать.

Вскоре все присутствовавшие в Москве члены Президиума ЦК собираются у Полянского. Тот сообщает, что уже вылетели из Кишинева Подгорный и из Минвод Кириленко, но что никак не может дозвониться в Берлин до Брежнева:

— Он не подходит к телефону, велит отвечать, что занят.

— Звони снова, — говорят ему.

Наконец, потеряв терпение, Полянский просит помощника Брежнева:

— Передай Леониду Ильичу слово в слово, не перепутай: в Москве хорошая погода и через три-четыре дня сюда возвращается Никита Сергеевич!

«В Москве хорошая погода!» — до Брежнева сразу же дошло тревожное значение этого пароля, и через несколько минут он сам позвонил Полянскому:

— Митя, все понял, выезжаю на аэродром, дал команду подготовить самолет к срочному вылету. Через пару часов буду с вами.

Подгорный, спешно покинувший торжества в Кишиневе, сделал посадку в Киеве, чтобы встретиться с Шелестом и просить его быть готовым к срочному прилету в Москву. Принимаются и другие необходимые меры. На всякий случай главному редактору газеты «Правда» П.А. Сатюкову неожиданно для него поручили возглавить советскую парламентскую делегацию и отправили в Париж.

Итак, они все вместе. Последние совещания, последний подсчет сил. И на следующий день, в понедельник 12 октября, порешили: будем вызывать Хрущева на заседание Президиума ЦК, предъявим ему список обвинений и вынудим подать в отставку. Текст доклада уже подготовлен из материалов, которые подрабатывали к предстоящему пленуму, но с явным креном по «делу», Полянский, Шелепин, Андропов и частично Демичев. Но кто будет звонить в Пицунду?

— Коля, — назвал Брежнев имя Подгорного, — ведь он тут, пока Никиты не было, председательствовал.

— Но что я ему скажу? — возразил тот. — Ведь я только третьего дня разговаривал с ним, сказал, что все у нас идет нормально, никаких проблем не возникает. «Что у вас вдруг произошло?» — спросит он… Пусть лучше говорит Леня. Тем более, что ему надо передать личный привет от товарищей Ульбрихта и Штофа.

Все согласились. Брежнев же уперся. Еле уговорили его и чуть ли не силой притащили к телефону. С дрожью в голосе он начинает разговор с Хрущевым.

— Завтра заседание Президиума… Хотим обсудить ряд вопросов, надо срочно прилетать.