Обсуждение этих перспектив выходит за пределы темы данной книги, поэтому скажу только, что, на мой взгляд, применение генной инженерии не для лечения явных патологий, а для «улучшения» вполне здоровых, находящихся в пределах медицинской нормы генотипов создает угрозу утраты генетического разнообразия — важнейшего биологического богатства человечества. Тем более это относится к манипуляциям над детьми и эмбрионами. Здесь, как мне кажется, следует руководствоваться известной народной мудростью инженеров и техников: не сломано — не чини. Примером для будущих манипуляций с геномом может быть подход, применяемый сейчас в детской пластической хирургии: ни один легальный хирург не станет оперировать ребенка только ради того, чтобы потешить эстетические вкусы родителей. А вот исправить «заячью губу» или убрать с лица здоровенную ангиому — можно и нужно. Вот и редактирование генома следует применять лишь в случае явных патологий.

Но мы отвлеклись от нашей темы. Прежде, чем решать, какими методами лучше всего противостоять «отбору против образования», неплохо бы сначала выяснить, надо ли вообще ему противостоять? Действительно ли он ставит под угрозу будущее человечества?

Мне кажется, основания для тревоги тут сильно преувеличены — если вообще есть. Во-первых, гены, о которых идет речь, не предопределяют однозначно жизненный путь человека — они лишь влияют на мотивы, по которым он принимает те или иные решения (идти ли в университет, заводить ли ребенка и т. д.), изменяя вероятность их принятия в ту или другую сторону. Но на эти решения влияют и многие другие факторы — и совершенно не очевидно, что влияние генов окажется преобладающим.

Возможно, это будет понятней на конкретном примере — пусть и чисто гипотетическом. Допустим, у нас есть определенные варианты неких генов, способствующие относительной малодетности, и другие варианты тех же генов, способствующие многодетности. Вторые варианты в популяции будут накапливаться, и средняя плодовитость популяции должна со временем расти. Но к чему конкретно, к каким конкретно формам поведения могут побуждать такие гены своих носителей? Вероятно, к более активной сексуальной жизни и к родительской заботе. Но гены ничего не знают ни о контрацептивах, ни о вычислении дней овуляции и никак не могут побудить своего обладателя не прибегать к этим приемам. Считать гены тоже не умеют — и потому неспособны проконтролировать, что родительская забота изливается на десятерых разновозрастных чад (на которых она и рассчитана), а не на единственного отпрыска или вовсе на кошку. А у человека перед глазами — социальные модели. Он хочет устроить свою жизнь, прочно встать на ноги в материальном отношении прежде, чем заводить семью. Он хочет, чтобы у его детей было все, что есть у детей богатого соседа или детей из телевизора (про который гены тоже ничего не знают) — а его доходы позволяют дать это только одному ребенку. А если это не «он», а «она», то она хочет еще и все время выглядеть стройной, как фотомодель, а не вечно беременной. В результате человек, генетически склонный к многодетности, может вести себя в соответствии с принятыми социальными моделями. «Гены многодетности» в самом деле будут накапливаться в популяции, но это не помешает рождаемости продолжать падать или стабилизироваться на уровне намного ниже необходимого для простого воспроизводства — что мы реально и видим практически во всех развитых странах. Можно, конечно, призвать людей не гнаться за материальными благами, а слушать голос своей души (и тела). Но такие призывы и вообще-то не слишком действенны, а в данном случае они будут просто бессмысленны: подражать тому, кто добился успеха, — столь же естественное, биологически обусловленное поведение, как заводить и выращивать детей.

Если вернуться к «генам образования», то наш пример покажется не таким уж гипотетическим. Если сопоставить данные исландского исследования с тем, как менялась доля обладателей среднего или высшего образования в Исландии в течение ХХ века, то как раз и получится сочетание устойчивого снижения доли генов, ассоциированных со склонностью к образованию, со столь же устойчивым ростом среднего уровня образования населения и доли людей с высоким уровнем образования. И то же самое происходит во всех развитых странах мира: накопление в популяции генов, снижающих мотивацию к учебе, с лихвой компенсируется повышением общественных стандартов в области образования. Если всего лишь 100–120 лет назад мальчику из простой и бедной семьи нужно было приложить недюжинные усилия или/и проявить незаурядные способности, чтобы получить полное среднее образование (а девочка из такой же семьи вообще могла получить его только в случае исключительного везения), то сейчас в развитых странах ребенку любого пола и социального происхождения нужно приложить примерно такие же усилия, чтобы избежать полного среднего образования[313].

Во-вторых — а что, собственно, происходит в природе, когда изменение условий существования делает более выгодной стратегию «вклада в потомство»? Это не означает, что отбор в конце концов доводит величину «вклада в себя» до нуля — такое создание просто не могло бы существовать. На самом деле речь всегда идет о некотором смещении соотношения вкладов в себя и в потомство: оно меняется, но только до определенного предела, после которого выигрыш от дальнейшего увеличения «вклада в потомство» уже не покрывает проигрыша от уменьшения «вклада в себя». Скорее всего, то же самое произойдет и в данном случае: у среднестатистического землянина тяга к образованию станет несколько меньше, чем сейчас — только и всего.

Многих смущает, что «гены образования» помимо всего прочего коррелируют еще и с показателем IQ. Дескать, снижение их частоты в популяции будет означать «поглупение» последней. А этого как-то совсем не хотелось бы — даже если быть уверенным, что новый баланс будет достигнут не на уровне клинической олигофрении и средний IQ человечества окажется всего на несколько пунктов ниже нынешнего[314]. Однако на самом деле связь IQ с интеллектом весьма неоднозначна (особенно с учетом того, что психологи до сих пор не могут прийти к единому мнению, что вообще такое интеллект, а тем более — можно ли его выразить какой-то количественной мерой)[315]. То, что отражает IQ, можно, несколько упрощая, обозначить как «способность к обучению школьного типа». А само название IQ (то есть intelligence quotient — «коэффициент умственного развития») — след времен младенчества психологической науки, когда казалось само собой разумеющимся, что способность к обучению — это и есть интеллект.