убедить ребят, что передвижение к Белым Горкам сейчас преждевременно.

Большинство не поддержало Бориса, но сам Саша чувствовал: первая же неудача изменит обстановку в пользу Щукина. Уйдя из отряда, Саша понял, что допустил оплошность.

В то время он не мог не сдержать слова, которое дал Жене Румянцевой. Он обязательно должен был прийти за ней. Одновременно Саша думал захватить и Любу Радецкую — Ласточку. В другой раз такого удобного случая могло и не представиться…

И еще ему хотелось убедиться: по заданию наших партизан или по своей воле работает Аркадий Юков у немцев.

Если по заданию, то с ним можно было связаться. Он мог здорово помочь отряду.

Все это Саша объяснил Борису, и Борис согласился, что идти Саше стоит.

Теперь Саша мрачно думал, как перенесут ребята его трехдневное отсутствие.

Старик подогнал лодку в обещанное время.

— Что командир-то? — спросил он, наклоняясь над раненым.

— Без сознания.

Старик опустился на колени, приложил ухо к груди лейтенанта.

— Так он неживой, сынок.

Лейтенант умер. Записка лежала у Саши в кармане. Но оставалось еще знамя, спрятанное в ворохе желтых листьев.

— Отец, — сказал Саша, когда они похоронили лейтенанта, — вы знаете, что такое знамя части и что бывает, когда это знамя теряют?

— Как не знать. Знаю, — ответил старик.

— Здесь знамя. Его надо спрятать. Возьметесь?

— Спрячу, — сказал старик. — Не сомневайся, сынок. Знамя — не человек. Это легче. Спрячу так, что не только эти нехристи — сам черт не найдет. Давай реликвию.

— Я поеду с вами. Хочу посмотреть, где оно будет спрятано.

— И то дело.

Знамя спрятали в сарае под дощатым настилом.

— Запомню, дедушка. Спасибо вам!

«УМРИ, ЕСЛИ ЛЮБИШЬ!»

Он вовремя появился в квартире Румянцевых.

Опоздай он на пять минут — Женя ушла бы в управу.

Марья Ивановна, со всей решительностью, на которую только была способна, преградила Саше дорогу.

— Опять! — воскликнула она, и в глазах ее блеснула непримиримая вражда. — Нельзя! Ее нет!

— Здравствуйте еще раз, Марья Ивановна! — подчеркнуто вежливо сказал Саша.

— Уходи! Прощай! — Она плечом вытолкнула Сашу в коридор.

— Извините, я подожду прощаться. Где Женя?

— Я позову полицию!

— Попробуйте!

— Какой нахал! — ужаснулась Марья Ивановна. — Не знала я!.. Нет Евгении, нет! Она устроилась на работу.

— Вы лжете! — с презрением сказал Саша.

— Да уходи же ты! — крикнула Марья Ивановна. — Люди!..

— Мама! — раздался сдавленный голос Жени, и Саша из-за плеча Марьи Ивановны увидел растерянное белое Женино лицо.

— Женя! Я пришел! Женя! — крикнул Саша.

— Мама, не надо… впустите его.

— Ты опоздаешь!

— Все равно… Входи, Саша.

Взволнованный Саша не заметил ничего подозрительного: ни смятения Жени, ни ее нового праздничного платья. Он и раньше не очень-то обращал внимание на одежду, а теперь это вообще не интересовало его.

Женя молча вошла в свою комнату. Саша быстро направился за ней и закрыл дверь.

Он хотел обнять Женю, но она отстранила его.

— Ты пришел за мной?

— Да. Собирайся.

— Поздно.

— Как? Ты что?..

— Я так тебя ждала, Саша! А теперь поздно. — Женя заплакала. — Я устроилась на работу.

Саша не сразу понял смысл этих слов: «устроилась на работу».

— Куда? — спросил он.

— В управу.

Женя увидела, что Саша вдруг побелел.

— Не гляди на меня так, я не по своей воле, — прошептала Женя. — Я…

— Отдай мне березовую щепку, — сказал Саша.

— Может, ты оставишь ее у меня?..

— Нет.

— Саша! — взмолилась Женя. — Я же…

— Предательница!

Женя вздрогнула и опустила голову.

— Как жаль, что ты не можешь понять меня…

Женя молча подошла к туалетному столику и, достав щепку из ящика, поцеловала ее.

Саша вырвал у нее свой талисман.

Слезы катились по щекам Жени. Губы дрожали.

— Я уйду с тобой, если ты простишь меня. Прости, Саша!

— Никогда!

— Какой ты безжалостный! Но я ведь не враг.

— Хуже! — Саша вспомнил о записке и, пошарив в кармане, вынул ее. — Ты поймешь, как подло поступила, но будет уже поздно. Честь комсомолки, верность Родине, честь отца — все ты растоптала. Вот эта записка предназначена тебе. Человек заплатил за нее жизнью. Ты прочти эту бумажку.

— Не надо… не надо никаких бумажек!

Саша положил записку полковника на стол.

— Прощай! Больше мы не встретимся.

— Саша! Я же люблю тебя!

— Лю-юбишь?! — протянул Саша. Он мгновение колебался, а потом вытащил из кармана пистолет и положил на стол, рядом с запиской. — Вот умри, если любишь!

Глава вторая

ГНЕВ

Саша выбежал на улицу с твердым желанием никогда уж больше не возвращаться в этот дом. Все было кончено, отрезано, обрублено!..

«Умри, если любишь!»

Он швырнул пистолет на стол и выбежал вон.

Он ничего не видел и не слышал.

Впрочем, он видел каких-то людей, которые подозрительно покосились ему вслед. Промелькнула мимо него машина, и ему показалось, что офицер, сидящий в ней, тоже недобро посмотрел на него… но, может быть, это ему только показалось. В сущности, он ничего не видел и не слышал. Тени, силуэты, очертания окружали его.

Теперь все изменилось, и он сам уже не был прежним Никитиным.

«Умри, если любишь!»

Вообще весь мир изменился — стал чернее, тверже, грубее. Серое осеннее небо стало действительно серым. Грязная после дождя улица стала действительно грязной. И убийцы-оккупанты стали действительно убийцами и растлителями. Саша особенно остро ощутил это, потому что было ему всего девятнадцать лет.

Сначала он не думал, куда и зачем идет.

Он шел и шел, не останавливаясь, минуя одну улицу за другой, не обращая внимания на окружающих, не думая, что его могут остановить и спросить: кто он? Где живет? И почему у него такое настроение?

Со стороны его могли принять за безумного, но скорее всего он, с яростно сжатыми кулаками, с отчаянием во взгляде, казался подозрительным. Тем более, что шел он быстро, почти бежал.

«Умри, если любишь!»

Догонял, гнал Сашу собственный голос.

Гнев гнал Сашу.

Опомнился Никитин на краю города — и ужаснулся сначала. Пришел в ужас, как человек, который узнал, что только что благополучно перешел заминированное поле. Город, кишащий гитлеровскими оккупантами, разве не был он своеобразным заминированным полем, где смерть поджидала на каждом шагу? Саша понял это, когда опасность уже миновала.

Саше везло. Горькое, отчаянное везение!

На городской окраине, в том самом сосновом лесу, примыкающем к железнодорожной насыпи, где Саша ночевал неделю тому назад, он сел и, обдумав обстановку, пришел к выводу, что поступил правильно, бросив Жене пистолет и сказав: «Умри, если любишь!» Он не терпел, не принимал компромиссов. Она