– Свет не выставляй так резко. Давай я сяду вполоборота к окну, будет лучше, – сказала я оператору.

– Я знаю, знаю. Сам хотел предложить.

В разгар съемки зашла Волкова:

– Что здесь происходит?

– Алену снимают для программы «After-party», Настя Ведерникова камеру прислала, – доложилась Лия. – Вот здесь еще надо волос убрать, – сказала она визажистке, которая обмахивала меня кисточками. Островская вела себя как преданная фрейлина. Это уже лишнее.

– А… Ведерникова? Это хорошо. Только вы, Алена, про журнал в интервью не забудьте сказать. И потом ко мне зайдите.

Когда операторы упрятали в кофры толстые жгуты проводов, софиты погасли и редакционные стены и лица вновь стали серыми, я пришла к Ане.

– Алена, я согласна вас продвигать в качестве лица журнала. Но и вы в таком случае должны быть адекватной! Я рассчитываю на отдачу, – она лихо пристроила в пепельнице окурок, поверх горы старых.

– Что вы имеете в виду?

Что еще? Луну ей достать с неба?

– Надо работать больше! Вы в последнее время заняты собой. Пиар, конечно, это хорошо, но вы излишне увлечены. На работе вас практически не бывает – вы то в Лондоне, то в Каннах. А журналом кто будет заниматься?

Я не поняла, к кому она ревнует – к телекамере или к Ведерниковой?

– Послушайте, давайте проясним тогда, на каких условиях я работаю, – сказала я.

В конце концов, мне это уже надоело!

– Вы хотите про условия? Сейчас Марину Павловну по­зовем.

– Дело не в этом. Не в деньгах.

– А в чем?

Она набрала внутренний номер:

– Марин, зайди ко мне.

– Я кто – издатель или главный редактор? Сейчас у меня, по сути, две должности.

– Вот именно, вы сидите на двух стульях, Алена, а это шаткое положение.

Вошла Марина.

– Что, опять смету увеличиваем?

– Нет, Алену воспитываем. Я хотела обсудить с тобой перспективы Алены как издателя. Можем прямо сейчас и про деньги поговорить.

– Поговорить всегда можем…

– Вы сколько у нас работаете? – Аня повернулась ко мне.

– Скоро год будет.

– Вот видите, а я вам деньги уже прибавляла! – заметила Волкова, закурив.

Мне стало неловко, как будто я чего-то требую.

– Кстати, у нас двенадцать зарплат, но одиннадцать номеров в году. Все-таки сдвоенный номер летом будем делать? – спросила Волкова у Затуловской.

– Да, не собрали рекламы на двенадцать, – ответила та.

– Плохо! – Аня нарисовала цифры на бумаге. – Как тебе, согласна?

Затуловская отшатнулась.

– Ань, мы не можем.

– Можем, можем… Хочу, чтобы Алена быстрее вертелась! – и она помахала перед моим носом бумажкой. Я взглянула… Неужели?! И отодвинулась подальше.

– А что, со стратегическим инвестором все уже решилось?

– Пока нет.

– Я, Ань, пошла, пока ты меня в угол не загнала! – Затуловская вышла и хлопнула дверью.

– Вы это получите, Алена, если готовы понимать меня.

– Пока не очень понимаю.

– Что непонятного?! Хватит вам буквы переставлять, ищите себе замену. Ищите нового главного редактора!

– Но я это люблю, буквы люблю…

Я не была готова вот так сразу расстаться с ними. Что я буду делать, подсчитывать деньги?

– Ерунду опять говорите! Вы деньги, деньги должны любить! Главный редактор – это не ваш уровень. Можете Лие пока пообещать, вам будет легче, Островская за вас работать будет. А там посмотрим.

– Пообещать? А если мы ее не назначим?

– Алена, я устала от вашей лирики! Какая разница, другую назначим! Вам практичнее надо быть. А вы все тут мнетесь, интеллигентничаете со мной. Чтобы делать глянцевый журнал, надо в этом жить – быть как девушки, которые читают глянцевые журналы!

– Да они же… – я зажевала слово «дуры», засунула за щеку, дома доем, – легкомысленные.

– Вы меня очень разочаровали сейчас! Они не легкомысленные, а практичные, приспособленные к жизни. А легкомысленные – те, которые не читают глянец. Вы поняли меня? Надо активнее включаться. Я вам давно говорила, окунайтесь, окунайтесь в нашу среду…

– Я уже по уши в ней, разве кто-то еще этого не понял?! – вдруг вылетело из меня.

Я прикусила язык, но поздно. Волкова помрачнела.

– Я пойду, Аня, у меня номер…

– Значит, вы теперь с Настей Ведерниковой дружите? – спросила вдруг Волкова, когда я уже открывала дверь ее кабинета…

– Ну так, у нас хорошие отношения.

На столе у Ани остался плакат, где была нарисована моя фантастическая зарплата. Плакат, с которым она пикетировала мое человеческое достоинство.

Стоило ли продавать буквы, которые я люблю, за цифры, которые, неизвестно, полюбят ли меня?

Мы шли по красной дорожке под руку с Настей, навстречу надписи «XXIX ММКФ». Фотографы снимали Ведерникову, и я ускорила шаг, не дожидаясь, пока меня попросят отойти. Настя быстро догнала меня.

– Зачем ты ушла, я бы им сказала, чтобы подписывали «с подругой, главным редактором журнала Gloss».

Мы улыбались, посылая энергию в толпу, туда, где билась о железное заграждение другая жизнь. Понятно, почему все известные люди знакомы друг с другом. Мы не просто знакомы, мы лояльны друг к другу – нас связывают общие тайны, дела, соперничество, да, даже оно… Но оно ничто по сравнению с тем соперничеством, с хищным желанием растерзать, которое тянет руки с той стороны барьера, где осталась моя Олейникова. Я улыбалась теперь из-за неприступного кордона, не выпуская ни одной эмоции из себя. Есть мы, и есть они. Так будем махать им рукой, защищенные могучими спинами охранников, будем посылать им улыбки через надежные социальные перегородки.

Привет, народ!

Никита Михалков, стоявший на вершине пирамиды, кивал, приглашал, приветствовал. Мы с Настей сделали книксен. Под козырьком Пушкинского сбивалась плотная масса звезд, в которую ввинтились и мы. Настя целовалась, кивала, кокетничала, знакомила меня со своими друзьями… Впрочем, чужих тут и не было… Я кивала, целовалась, знакомилась. И все время смотрела под ноги, чтобы не оттоптать хвост ее платья.

– Я хорошо выгляжу, волосы не растрепались? – спрашивала она.

– Ты божественна.

– И ты тоже. Надо было тебе серьги напрокат взять, как у меня – Carrera&Carrera, спонсорские. Ничего, ты тоже скоро будешь звезда, я тебе обещаю, у меня нюх на такие вещи. Я всегда оказываюсь рядом с человеком, у которого сейчас будет взлет.