Ирода не узнавали. Кто-то решил, что царь тронулся умом, кто-то стал распространять слухи, будто царь опасно заболел и скоро умрет. Находились и такие, кто говорил: «Царь, вознамерясь превратить страну в обитель добра, на деле хочет всецело подчинить Иудею Риму». Налоги, и без того сокращенные Иродом, народ перестал вносить в казну вовсе. Зилоты призывали свергнуть Ирода, как помеху, стоящую между народом и Предвечным. Ослабленную власть на местах захватывали сикарии, чиня самосуд и по малейшему поводу и без повода предавая людей казни.

Ироду докладывали о беспорядках, чинимых в стране самозванными судьями. Но царь не обращал на эти доклады внимания. Чем дальше, тем больше он приходил к выводу, что беспорядки эти прекратятся сами собой, как только люди, беря пример с него, станут очищаться от скверны и открывать в себе ту божественную сущность, которую вдохнул в человека Господь Бог, сотворив его из праха земного по образу и подобию Своему. Он вновь и вновь возвращался мысленно к давним временам счастливой молодости, когда между ним и покойным братом Фасаилом возникали споры, и тот, подтрунивая над Иродом, читал ему высказывания греческих философов, из которых ему больше всего запомнился Фалес с его центральным тезисом: «Что на свете труднее всего? – Познать себя». Ироду казалось тогда, что Фасаил впустую тратит время, до бесконечности читая и перечитывая одно и то же, а брат удивлялся: «Как может надоесть приобщение к мудрости?» Теперь, по прошествии стольких лет, он запоздало убедился в правоте Фасаила и, не замечая, что совершенно перестал заниматься государственными делами, с головой окунулся в чтение древних книг, отдавая предпочтение книгам греческих философов.

Николай Дамасский одобрил перемену, произошедшую в Ироде. Он рассказывал ему о сущности понимания греками эона и отличии этого понятия от хроноса [361], посвящал в тайны нового нарождающегося учения гносиса [362], поклонником которого был сам, подолгу беседовал с ним об опасности мамоны [363], которая разлагает душу человеческую.