Среди рабочих было несколько кауниан, но Бургред не потрудился понизить голос. Он полагал очевидным, что светловолосым его мнение о них известно. Возможно, те придерживались подобной же точки зрения – хотя некоторые не могли не слышать его, никто не выказал гнева.

Нет. В лагере для военнопленных Леофсиг познакомился с каунианами ближе, чем прежде. Они умели гневаться. Только не проявляли этого. Если бы кауниане Фортвега осмелились выказать истинные свои чувства, то вскоре стали бы меньшинством еще более ничтожным, чем сейчас.

Прежде чем мысль эта успела развиться, мостовая под ногами Леофсига оборвалась. Телеги остановились, и Бургред испустил театральный вздох облегчения. Альгарвеец-надсмотрщик картинно указал на северо-восток.

– Вперед! – вскричал он.

Даже на его прескверном фортвежском приказ ворочать камни воодушевлял больше, чем если бы его отдал любой соплеменник Леофсига.

Не все камни на телеге были окатанными булыжниками. Немалую части их составляли обломки домов, разрушенных в бою за Громхеорт. Всякий раз, как Леофсигу попадался такой, юноша пытался прикинуть, от какого дома отвалился этот кусок. Пару раз ему удавалось определить происхождение камней, но не больше – остальные были безлики.

Юноша посмеялся про себя. Даже на дорожных работах, не требовавших приложения ума, он не мог не размышлять. На его глазах Бургред приволок с телеги здоровый булыжник, уронил в заранее выкопанную яму и вогнал в землю колотушкой. Много ли он размышлял при этом? Леофсиг очень сомневался. Юноша, впрочем, сомневался и в том, что Бургред много размышлял в любое другое время.

Леофсиг волок на место очередной обломок чьего-то дома, чтобы уложить в дорожное полотно, когда альгарвеец-надзиратель испустил яростный вопль.

– Кто делать? – свирепо вопросил он, указывая на булыжник в десятке шагов от края мостовой. – Кто делать?!

Повод выходить из себя у него был: камень на добрую ладонь выступал острым краем над мостовой.

Бригада молчала. Когда альгарвеец заметил неладное, близ камня уже никого не было. Уложить его мог любой из четверых не то пятерых рабочих. Кто именно – никто не заметил.

– Должно быть, ковнянин какой, – заявил Бургред. – Вздернуть их всех!

– Саботаж плохо, – сообщил надсмотрщик. Слово было сложное, но знать его альгарвеец был обязан по службе. Он покачал головой. – Очень плохо. Саботажник убивать.

– Ага, – пробормотал Леофсиг. – Очень умно. Сейчас точно кто-нибудь признается.

– Повесить пару ковнян, – повторил Бургред громко. – Никто по сучьим детям не заплачет. А потом дальше будем работать.

Один из светловолосых рабочих выступил вперед.

– У меня есть жена, – промолвил он. – Есть дети. Есть мать. Есть отец. И я знаю, кто он, чего ты о себе сказать не можешь.

Чтобы дойти до сути сказанного, Бургреду потребовалось некоторое время. Леофсиг уже начал подумывать, что здоровяк не догадается – было бы весьма кстати. Оттого, следовало полагать, и не сбылось.

– Ублюдком меня обозвать, да?! – взревел Бургред и двинулся к тощему каунианину.

Леофсиг свалил его наземь подсечкой столь же зверской, что и Сидрока не так давно. В тот раз он пожалел о сделанном. Сейчас – нимало. Бургреду, правда, это очень не понравилось. Сцепившись, они покатились по мостовой, с мостовой – в придорожную канаву, не переставая молотить друг друга.

– Вы стоять! – завизжал альгарвеец.

Ни Леофсиг, ни Бургред не остановились. Если бы один и удержал руку, другой непременно воспользовался бы этим. Надсмотрщик обернулся к остальным поденщикам:

– Становить они!

Рабочие растащили драчунов. У Леофсига была рассечена губа и на скуле вздувался синяк. У Бургреда текла носом кровь и цвел «фонарь» под глазом. У Леофсига болели ребра. Он надеялся, что у его противника тоже болят.

– Чучельник, – прорычал Бургред.

– Да заткнись ты, олух клятый, – устало простонал Леофсиг. – Если уж собрался кого-то повесить, так не удивляйся, что тебя недобрым словом помянут. И кроме того, – он говорил негромко, чтобы альгарвейский солдат не понял, – когда мы вздорим, кто смеется? Рыжики, вот кто.

Если бы речь шла только о каунианах, он никогда не смог бы заставить Бургреда прислушаться. Но в сторону надсмотрщика здоровяк глянул со злобой и, оттолкнув товарищей по бригаде, не стал бросаться ни на Леофсига, ни на каунианина.

– А, холера их всех побери, – буркнул он.

– Нет платить! – Альгарвеец ткнул пальцем в Леофсига. – Нет платить! – Он указал на Бургреда. – Нет платить! – Он махнул в сторону каунианина, который изящно обозвал Бургреда ублюдком.

– Немного и потеряно, – заметил тот.

– Нет измена! – продолжал альгарвеец, словно ничего не слышал. – Нет саботаж. – Нужные ему фортвежские слова он заучил хорошо. Надсмотрщик указал на неровно уложенный камень: – Чинить этот. Еще один – голова с плеч. – Он по очереди указал на каждого из рабочих в бригаде. Судя по выражениям на лицах, никто из них – ни фортвежцы, ни кауниане – не принял его слова за шутку.

Рослый светловолосый каунианин и пара приземистых смуглых фортвежцев без споров и разбирательств выломали злосчастный камень. Перед угрозой в лице бригадира их различия не имели значения. Главное – чтобы работа была сделана. Леофсиг наблюдал за ними с желчным удовлетворением. Под угрозой смерти рабочие становились как братья. Без нее… Он вздохнул и вернулся к работе.

Во время службы в сибианском флоте Корнелю редко приходилось направлять Эфориель на юг, к землям обитателей льдов. Адмиралтейство тревожилось – и не напрасно – из-за соседства с Альгарве. И почти все время, что подводник провел в море, его пути проходили в проливе между островной державой и континентальной частью Дерлавая на севере.

Теперь лагоанские власти отправили Корнелю и Эфориель в сторону полярного материка. Подводник жалел только, что высокие чины из Сетубала не сподобились сделать это парой месяцев раньше. Невзирая на резиновый комбинезон и теплозащитные заклятья лагоанских чародеев, Корнелю продрог до костей. Конечно, воды у побережья Ледовой земли даже летом не прогревались до конца – такой уж климат на дне мира. Но сейчас море еще не было сковано льдом, но оставалось до этого недолго.

Если Корнелю пытался не стучать зубами, то Эфориель полагала, что лагоанцы послали ее (и ее седока заодно) в лучшую таверну. Даже первейшие чародеи не могли разобраться, почему в студеных водах Узкого моря водилось столько рыбы. С каждой милей пути Эфориель нагуливала жирок, защищавший ее от холода лучше, чем резина и волшебство – ее хозяина.

Благодаря лагоанским дрессировщикам Эфориель освоила новый прием. По команде седока левиафан привстал на хвосте, выставив над волнами переднюю часть туловища. Это позволило Корнелю, цеплявшемуся за упряжь за самым дыхалом, видеть дальше, чем с высоты нескольких ладоней над волнами.