Тем временем силы оси также вносили свой вклад в бойню. Щепетильный солдат из итальянских «альпийцев» писал: «После нескольких дней в Подгорице мы все вместе выступили на близлежащую дорогу, где партизаны с большим успехом провели атаку на одну из наших колонн. Разгромлено 38 машин, водители и сопровождающие убиты – все до одного! Тела изуродованы. Тут получаем приказ: карт-бланш на два дня. Уничтожаем, или, точнее, присутствуем при уничтожении всего на своем пути. Главные злодеи – наши ветераны. Нас шокируют и приводят в ужас крики солдат и ужас злосчастных жителей… Это было первым незабываемым столкновением с реальностью, навлекающей позор на нас как представителей человечества»62.

Партизаны были поражены тем, что после капитуляции Италии в сентябре 1943 г., когда было покончено с главной опорой хорватского господства, вкус усташей к резне не притупился. Когда люди Тито насмехались над фашистами по поводу проигранной войны, обреченные в ответ кричали: «Знаем, но еще есть время много вашего брата поубивать». Приговоренные хорваты пели: «Россия, все тебе достанется, да только сербов не останется». Джилас писал: «Это была война, где не щадили, не сдавались, не забывали старых обид»63. Он размышлял над движущими силами конфликта в толстовских выражениях: «Почему доктора из Берлина и профессора из Гейдельберга убивали балканских крестьян и студентов? Ненавистью к коммунистам всего не объяснишь. Какая-то другая ужасная и неистребимая сила сподвигла их на безумную смерть и позор. И нас сподвигла на сопротивление и месть. Возможно, в какой-то степени Россия и коммунизм действительно служили причиной. И все же эта страсть, эта стойкость, пренебрегающая страданиями и смертью, эта борьба за право называться мужчиной и сохранить национальную принадлежность перед лицом смерти не имели ничего общего с идеологией или с Марксом и Лениным»64. Часто партизаны были вынуждены бросать своих погибших или убивать тяжелораненых. Джилас описывает, как один муж внял мольбам своей смертельно раненной жены прикончить ее, дождавшись минуты беспамятства. То же самое сделал отец для дочери. «Он пережил войну, высохший и угрюмый, и его друзья почитали его как живого святого»65.

Западные союзники были горько разочарованы в 1945 г., когда поддержка Красной армии обеспечила Тито контроль над Югославией. Немецкое вторжение дало волю таким внутренним силам, которые англо-американцы оказались не в силах контролировать. Даже если бы они отказали Тито в вооружении, прибытие Красной армии в 1944 г. все равно обеспечило бы установление коммунистического режима в Белграде. Тито сделался одной из главных фигур войны: он использовал поддержку союзников с выдающимся дипломатическим мастерством и обеспечил себе пожизненное господство над страной. Но его претензии на важную роль в свержении нацистской тирании представляются сомнительными. Югославские партизаны были самыми многочисленными и назойливыми из насекомых, жужжащих над открытыми ранами разлагающейся оси, но роль их была незначительной по сравнению с действиями союзнических армий.

Многие молодые люди во всех воюющих странах с энтузиазмом представляли себя в роли «рыцарей неба». «Я казался себе кем-то наподобие римского гладиатора, – вспоминает Тед Боун, который в 1941 г. добровольно записался в летный состав Королевских ВВС. – Ужасы рукопашной схватки, винтовка со штыком – это все не для меня: я буду сбивать вражеские истребители»1. Молодого человека «поколения Линдберга» приводила в восторг перспектива полета на одномоторном одноместном самолете, легком и маневренном, предоставлявшем пилотам власть над собственной судьбой, – большая редкость в армиях XX в. По иронии судьбы, многим из этих энтузиастов предстояло заняться одной из самых варварских операций этой войны: бомбардировками городов; сам Боун стал стрелком на бомбардировщике Lancaster. В Европе и Азии от бомбежек погибло значительно больше миллиона человек, в том числе женщин и детей. Многие молодые люди всех воюющих стран – самые смелые, самые образованные, лучше всего подготовленные – соперничали в битве за разрушение важнейших центров вражеских цивилизаций.

Конечно, ни они, ни их командиры так не думали о своей миссии. Экипажи ВВС не слишком-то печалились о судьбе своих жертв на земле, малозаметных с высоты, – они думали о собственной участи. В придачу к пропуску в небо они получили повышенные шансы быть убитыми и обязанность бомбить, сбивать и обстреливать на бреющем полете. Джефф Веллум, впервые севший за штурвал Spitfire в восемнадцать лет, в начале Битвы за Британию, так описывает свои чувства: «Я испытываю возбуждение, которое никогда не чувствовал раньше. Это как волшебный сон, вроде сна Питера Пэна. Все кажется ненастоящим… Какая жалость… что самолет, который может дать такое восхитительное ощущение чистого счастья и красоты, приходится использовать, чтобы в кого-то стрелять»2. Гарольд Дорфман из Нью-Йорка, который штурманом бомбардировщика B-24 летал бомбить Германию, позже сказал: «Я бы не обменял эти переживания ни на что на свете»3. На базе ВВС США в Англии капрал Айра Уэллс, стрелок B-24, читал сводки наземных боев и с сочувствием думал о солдатах союзных войск: «Нам досталась вся слава. Я понимал, как нам повезло, что мы в небе. Когда в Лондоне я попал под обстрел ФАУ-2, я перепугался гораздо больше, чем во время боевых вылетов»4. Дорфман и Уэллс были скорее исключениями из правила: в бомбардировочной авиации, если сравнивать ее с истребительной, мало кто любил то, что приходилось делать. И дело не в переживаниях о судьбе тех, кто погиб на земле под их бомбами: восьми– или десятичасовой полет в боевом порядке под огнем истребителей и зенитной артиллерии среди бела дня (как у ребят из американских ВВС) или в полной темноте (как у английских летчиков) порождал постоянное напряжение и страх. На долю бомбардировщиков не досталось возбуждения и азарта летчика-истребителя, ведущего по небу свою стремительную машину. Монотонность бомбардировочных вылетов разнообразилась лишь адским зрелищем сражений или пожарами в немецких и японских городах.

Молодой англичанин Лори Стоквелл при всей своей впечатлительности никогда не ставил под вопрос этичность роли пилота, летающего бомбить Германию. Как почти все его поколение, он считал, что хладнокровно, без особого азарта исполняет крайне опасную задачу, сражаясь с тьмой, надвигающейся на цивилизацию Запада. В 1942 г. он пишет матери:

«Я раньше никогда не рассказывал тебе о своих чувствах и мыслях по поводу этой войны и надеюсь, что больше никогда не расскажу. Помнишь того малыша, который собирался стать “отказником”, если начнется война? Случилось многое, и малыш изменил свое мнение: я говорю о жестокости, о людских страданиях и злодеяниях, но это не слишком повлияло на мое отношение, ведь я понимаю, что мы все способны на поступки, о которых сегодня так много пишут. Факт, что некоторые люди желают отнять свободу у народов земли, – вот что изменило мои взгляды. Сообщения о злодеяниях лишь порождают ненависть, а ненависть достойна презрения. Почему же я тогда участвую в войне, которая вызывает во мне лишь презрение? Чтобы мы с тобой могли жить в покое и счастье… Я воюю, чтобы однажды в мире вновь воцарилось счастье и чтобы вместе со счастьем вновь возвратились любовь к красоте, жизни, умиротворенности, братству всех людей. Ты могла бы заметить, что я не говорю о войне за одну страну, за империю; на мой взгляд, это просто глупо»5.