и хозяйке, и отошла к печи, там на лавку присела, дверцу печки отворив и снова затворив. Хозяева встали из-за стола, на котором, на белой праздничной скатерти, была солонка и чарки серебряные, и тоже гостье молча поклонились.

Затем вошёл воевода Басманов, снимая шапку, и следом – его двое родичей. Так же молча осенились на красный угол, кланяясь, обернулись к стоявшим напротив хозяевам, в пояс поклонились. Тотчас сваха, встав с лавки, дверь за ними всеми на крючок закрыла. Постояли так молча некоторое время.

– Есть охотник у нас, соболь чёрный, бежал он за куничкой, да куничка спряталась. Не в ваш ли дом, хозяева дорогие, она забежала? – начал размеренно Алексей Данилович, сразу голосом звучным заполнив всю палату.

– А слыхали мы, что есть здесь лебедь белая, что соколу нашему в пору кажется, – вторила ему сваха.

Погодя, как того требует обычай, князь Сицкий отвечал:

– Нет у нас ни лебеди, ни куницы. Зато есть красная девица.

Сделав шаг навстречу хозяевам, Басманов отвечал, а его спутники стояли прямо, плечи расправив и гордо подняв головы.

– Явились мы, хозяева дорогие, не пол топтать, не язык чесать, пришли дело делать – невесту искать! Не нужна нам ни рожь, не пшеница, а нужна нам красная девица. Что ответите на это?

Помолчав, Сицкий кивнул безмолвной жене. Ключница тотчас подала ей серебряный поднос с уже разлитым по ним вином, и солонку со стола туда же поставила. Хозяйка с поклоном поднесла его гостям. Поднос с солонкой приняла ключница, когда все, с хозяевами вместе, взяли по чарке. Выпили молча, и то был знак, чтобы подойти всем к столу. Андрей Плещеев положил на него завёрнутый в вышитую красным и чёрным белоснежную ширинку ржаной каравай. Развернули. Хозяйка нарезала хлеб, и снова налили, и съели по куску, запив вином.

– Так что скажете нам, что молодцу нашему передать, хозяева дорогие?

– Что ж… Дело тут серьёзное. Дочку замуж выдать – не пирог испечь! Не один день ведь растили, чтоб враз со двора отправить…

Все молча покивали.

– Всё нам нравится, гости дорогие. Всем мы довольны. Но надобно нам со всей семьёй посоветоваться, обдумать как следует.

Все снова покивали.

– Заезжайте на неделе. Там всё и решим порядком.

Затем, разойдясь, сваты и хозяева низко кланялись друг другу, а Сицкий проводил их до самых ворот. Уехали. Всё снова стало тихо…

Наверху княжна едва дожила до известий.

– Они уехали! А ко мне не идёт никто! Машенька, батюшка отказал им, что ли?

– Погоди… Я мигом вниз, всё и узнаю…

Княжна Марья убежала, но тут же воротилась, вся улыбаясь.

– Уехали наперво!

– То есть как…

– Варя, ты как беспамятная. Ты ж – княжеская дочь, не годится сразу-то твоим соглашаться! Поломаться надобно, для виду, по обычаю, али не знаешь. Это дворовые сходу сговариваются, да деревенские, и то не всегда…

– Так что, вернутся? Не отказал батюшка?

– Не отказал. Хлеб, что сваты принесли, вместе ели, а на подносе солонка была. Вернутся на днях. Постой! А тебе-то как лучше, чтоб сладилось, али, может, нет? – заговорщически прошептала ей на ухо княжна Мария, снова очутившись рядом.

– Н-не знаю… Не знаю уж, чего хотеть. Матушка убивается пошто-то… – стиснув на коленях кулачки, она вся дрожала. Княжна Марья оглянулась, подхватила шаль с лавки и укутала ею подругу. Все девушки сгрудились в сенях, не решаясь явиться, пока госпожа не позовёт, и шептались там беспрерывно… В соседнем крыле укладывали княгиню, оказавшуюся совсем без сил.

– С чего бы?

– Он… Басманов… кравчий… Он, говорят…

– А-а! – княжна Марья тихонько заливисто рассмеялась. – Знаю-знаю! «Велемудрствует в красоте телесной»273, да-да! «У Дюка Степановича были сапожки зелен сафьян, под пяту-пяту воробей пролети, о пяту-пяту яйцо прокати», – и она снова залилась смехом, за коем пряталось что-то непристойное. – Да, каблучки носит – что наши с тобой, Варенька, в гости когда да по праздникам. Молоком, сказывают, умывается. Вино ширазское пьёт, белого винограду, младости цвет чтоб сберечь… Ну, так и что с того, душа моя! Красавец будет муж твой, сокол молодой, приятный телесно… Сам государь ему благоволит. Плохо ли?

Ошеломлённая всем, Варвара Васильевна только теперь сообразила, что княжна Марья у них, видно, ночевать остаётся. И – обрадовалась. Ей хотелось знать много больше того, что могла поведать матушка, и что чудесным образом, благодаря близости к дворцу и Анастасии Фёдоровне, и природной сметливости, было известно подруге.

Глава 22. Тяга земная

Москва. Усадьба князя Василия Сицкого.

Сентябрь 1565 года.

– А на ком у нас

Кудри русыя,

Кудри русыя,

По плечам лежат,

По плечам лежат,

Словно жар горят!..

Нежные девичьи голоса, то ладно сливаясь, то расходясь стройно, точно в хороводном плавном кружении, доносилось откуда-то из глубины сада, через приоткрытые сквозные двери, в большой покой Сицких. Ветерок сникал, и пение делалось неразборчивым, и Федьке приходилось напрягать слух, чтобы разобрать слова. Впрочем, слова-то ему были издавна известны… В тёплой ещё осени, ещё пахнущей, пополам с жухнущей и преющей листвой, летним крепко настоенным мёдом, они звенели по-весеннему безмятежно и задорно. И чуть иначе, чем пелось в родных ярославских краях. И отозвались мгновенно отрочески-тайным и даже жарким, так, что он почуял неловкость, и сам удивился.

Он перешагнул порог, перекрестясь и поклонившись на образа, помедлил, как требовалось, и, снова поклонившись, уже хозяевам, взял из Сенькиных рук поднос с подарочками, в сплошь расшитые красным рушники завёрнутыми, будущим тёще и тестю передал, а после другой поднос – для невесты, в тонкой льняной шириночке, шелками разукрашенной, снизку жемчужную274, из самого лучшего, окатного бурмицкого, белого – будущей посажённой матери переданный, почтенной боярыне Анне Даниловне Захарьиной-Юрьевой… Разумеется, и сама боярыня получала дары, сообразные положению. Невесте передавал жених через неё и несколько слов скромных заздравных, а потом шёл черёд подружек её одаривать, подходивших плавно, но быстро, как скромность велит, девушек, дочек боярских, одетых празднично. Ни одной из них Федька не знал, конечно. Лиц их не разглядеть было толком, и не положено было ему на посторонних девиц заглядываться, а они раскланивались постоянно, брали с подноса в руках его подарочки и сласти, благодарили и отбегали тут же, стараясь не стучать каблучками черевиков, но брови, дугами ровными выписанные, и начернённые ресницы подведённых сурьмою глаз на набеленных нарумяненных личиках, и губы алые он примечал… Последняя, видная ростом и пышным сложением, подойдя без всякой суеты, отлично от прочих, посмотрела ему прямо в лицо, с улыбкою приветливой, но как бы даже строгой. Подарок свой приняла и отошла величаво. Видно, быть ей подружкой невесты, не иначе, подумалось Федьке, по тому, как смело она держалась и его разглядывала безо всякого смущения даже, так, что это ему впору было смутиться. Затем, конечно, чтоб княжне Варваре и всей светлице доложить,