Жорес говорил с кафедры собора, предоставленного конгрессу церковными властями, несмотря на предупреждения буржуазии об «опасных последствиях»85. Церковный звон, сказал Жорес, напомнил ему девиз «Песни колоколов» Шиллера: Vivos voco, mortuos plango, fulgura frango («К живым взываю. Мертвых оплакиваю. Молнии укрощаю») [152]. Наклоняясь вперед к лицам, глядевшим на него снизу вверх, он продолжал: «Я взываю к живым, чтобы они защитили себя от чудища, появившегося на горизонте. Я оплакиваю бесчисленные мертвые тела, гниющие сейчас на востоке. Я сокрушу громы и молнии войны, грозящие нам с небес»86.

Так случилось, что эти громы и молнии войны были сокрушены сначала капиталистическими государственными мужами, собравшимися на конференцию в Лондоне в декабре 1912 года. Она ограничила масштабы, а затем в мае и урегулировала конфликт прежде, чем он мог перерасти в полномасштабную войну между Россией и Австрией.

В марте 1913 года Франция вразрез с намерениями Жореса нарастила мощь армии, увеличив срок воинской службы с двух до прежних трех лет. Жорес употребил всю свою энергию на борьбу против этой меры и за утверждение идеи народной армии. Полгода в общественно-политической жизни Франции доминировала тема трехлетнего законопроекта. Поддержать его означало проявить патриотический национализм, оппозиция символизировала принадлежность к левым. Жорес осудил закон в палате депутатов как «преступление против республики», а на митинг протеста собралась толпа в 150 000 человек. Он возглавил оппозицию как непреклонный поборник мира и снова подвергся злостным нападкам и обвинениям в пацифизме и прогерманских симпатиях. После ожесточенных дебатов, длившихся семь недель, 7 августа закон был принят. Но Жорес, шесть лет боровшийся за реабилитацию Дрейфуса и Пикара, и сейчас не капитулировал, организовав кампанию за отмену закона.

В том же году умер Бебель в возрасте семидесяти трех лет. Прощание с ним продолжалось три дня, мимо гроба, окруженного сотнями венков и красных букетов, проходил нескончаемый поток рабочих и социалистов, приехавших из многих стран мира. Лидером партии стал его избранный преемник Гуго Гаазе, юрист и депутат из Кёнигсберга. В августе 1913 года в присутствии Эндрю Карнеги и представителей сорока двух государств, участвовавших в создании Постоянного третейского суда, в Гааге открылся Дворец мира, как написала «Таймс», в «самой дружеской и благостной атмосфере». В обследовании французской студенческой жизни в 1913 году 87 было особо отмечено, что слово «война», по мнению студентов, «пробуждает извечный инстинкт воителя в душе человека».

Тем временем рабочий класс продолжал крепнуть. Членство профсоюзов в Германии и Англии к 1914 году выросло до трех миллионов человек, а во Франции – до одного миллиона. Социалисты в Дании стали самой большой партией. В Италии социалисты на выборах в 1913 году увеличили свое представительство в парламенте с 32 до 52 мест, а во Франции на выборах в апреле 1914 года – с 76 до 103 депутатских мест. У бельгийских социалистов было тридцать своих депутатов, семеро сенаторов и 500 мест в муниципальных советах. Они давно добивались всеобщего избирательного права и теперь, собравшись с силами, решили потребовать принятия соответствующего закона, объявив всеобщую забастовку. Вандервельде и его соратники тщательно готовились к стачке, и, хотя в ней приняли участие 400 000 рабочих и она продолжалась две недели, забастовка потерпела фиаско.

В августе 1914 года социалисты наметили провести в Вене десятый конгресс Второго интернационала и заодно отметить пятидесятую годовщину со дня основания Первого интернационала и двадцать пятый юбилей Второго. Все свято верили в необходимость такого торжественного мероприятия. В мае состоялось заседание франко-германского комитета социалистов-депутатов, включая Жореса и Гуго Гаазе. Они собрались в Базеле, чтобы обсудить и наметить пути сближения двух стран. Их намерения были похвальны, но возможности ограничивались одними разговорами. В Англии Кейр Харди в разгар искрометной речи на конференции Независимой либеральной партии в апреле вдруг решил обратить внимание на детей из социалистических воскресных школ, которые сидели позади трибуны. Обращаясь к ним непосредственно, он рассказал, каким прекрасным может быть мир природы и мир человека. Харди говорил о том, что человеку не нужны войны и нищета, о том, как он пытался создать и оставить для них лучший мир, но не преуспел в этом и возлагает теперь все надежды на них, детей. «Последние мои к вам слова: доживите до этих лучших дней»88.

В конце июня пришли вести о покушении сербских патриотов на эрцгерцога Франца Фердинанда, наследника австрийского престола, в малоизвестном городке на оккупированной территории Боснии, которое произвело одну из тех сенсаций, к которым Европа уже привыкла. Затем через месяц, 24 июля, поступило еще более тревожное сообщение: Австрия предъявила Сербии ультиматум, по словам германской социалистической газеты «Фортвертс», «в такой брутальной форме», которую можно «интерпретировать лишь как преднамеренное провоцирование войны»89. В Европе назревал полномасштабный кризис. Будет ли это очередной Агадир или Балканская война с вызовами, маневрированием и последующим урегулированием? В Европе повисло тревожное ожидание. «Мы надеялись на Жореса»90, полагая, что он мобилизует социалистов, и они не допустят войны, – писал годы спустя Стефан Цвейг.

Социалистические лидеры, действительно, проводили консультации. Организовывать демонстрации в Вене уже было поздно. Политическая атмосфера пропиталась воинственными приготовлениями. Брюссельское Бюро срочно вызвало на экстренное заседание основных его участников. 29 июля в Брюсселе собрались Жорес, Гуго Гаазе, Роза Люксембург, Адлер, Вандервельде, Кейр Харди, представители итальянской, швейцарской, датской, голландской, чешской и венгерской партий, нескольких российских фракций, всего около двадцати человек, все «с ощущением безнадежности и отчаяния». А что реально они могли сделать? Как они могли продемонстрировать волю рабочего класса? И какова была, в чем заключалась эта воля? Никто не задавался этим вопросом. Все полагали, что она заключалась в стремлении к миру. Однако один ответ на этот вопрос уже появился двумя днями раньше в том же Брюсселе на конференции профсоюзов, в которой участвовали Леон Жуо, председатель Всеобщей конфедерации труда, и Карл Легин, лидер германских профсоюзов. Жуо пытался выяснить, что намерены делать германские профсоюзы. Французы, говорил Жуо, объявят забастовку, если то же самое сделают немцы 91. Но Легин молчал. В любом случае не существовало никаких планов.

Всю неделю социалистическая пресса клеймила милитаризм, призывала рабочий класс всех стран «держаться вместе», «объединиться и сокрушить милитаризм», вести «неустанную агитацию», как и предлагал интернационал. «Батай синдикалист»92, орган французских профсоюзов, заявлял: «Рабочие должны ответить на объявление войны революционной всеобщей забастовкой». Рабочие выходили на митинги, слушали пламенные речи, маршировали по улицам, кричали, но не отмечалось даже признаков организации забастовки, потому что не имелось ни желания, ни планов.