А тем временем в Нью-Йорке Йоко изливала свои обиды Марии Хеа. Своим поведением Джон свел на нет все усилия Йоко. Джон заставил ее потерять лицо, причем сделал это самым болезненным образом. Йоко пребывала в восторге, получив приглашение на прием, который давали представители высшего японского сословия в честь Леннонов. Особенно ценным было то, что приглашение получила и Йоко, а на подобные мероприятия женщин обычно не приглашали, так как обслуживанием гостей по традиции занимались гейши. Но когда Йоко сообщила о великой удаче Джону, он, вместо того чтобы оценить результат усилий жены, отказался от приглашения, заявив, что его познания в японском не соответствуют уровню мероприятия. Йоко обиделась и до отъезда в Америку переехала к матери. Добравшись до Нью-Йорка, она несколько дней вообще не выходила из дому. «Он мне за это заплатит! – кричала она, рассказывая о своих несчастьях Марни Хеа. – Он мне за все заплатит!»

Когда Йоко уточнила для Джона маршрут его обратного путешествия, оказалось, что он обречен на двадцатипятичасовое путешествие через Гонконг, Сингапур, Дубаи и Франкфурт, где вдобавок надо было еще и переночевать. Ужаснувшись подобной перспективе, Джон все же не осмелился пойти против магических указаний жены. В глубине души он ей необыкновенно доверял. «Верь ей! Просто верь ей!» – внушал он Минцу, когда тот прилетел к ним в Японию.

Примерно через полтора месяца после возвращения в Нью-Йорк в один из "ноябрьских вечеров в квартире Леннонов раздался телефонный звонок. Трубку сняла Йоко. Мужской голос с пуэрториканским акцентом спросил Йоко Оно. Прикинувшись служанкой, она ответила, что никого нет дома.

«Я знаю, что это ты! – рявкнул голос. – А теперь заткнись и слушай! Нам нужно сто тысяч долларов, или мы похитим вашего сына! Ему не будет больно, понимаешь? Мы просто его украдем!»

Обретя наконец способность говорить, Йоко воскликнула: «Кто это? Кто говорит?»

«Мы – группа профессиональных террористов, – объяснил незнакомец. – Не вздумай звонить в полицию или ФБР. Мы об этом узнаем! Наша группа уже связывалась со многими знаменитостями, и все платили. Полицейские могут охранять вас день, неделю, месяц, рано или поздно они все равно уйдут. Мы подождем. Мы можем ждать год или два. Но потом мы вернемся!»

Когда говоривший повесил трубку, предупредив, что перезвонит на следующий день, Йоко превратилась в камень. В течение какого-то времени она не могла раскрыть рта. Наконец она рассказала о том, что произошло, Масако, потому что с ней можно было говорить по-японски (Йоко была убеждена, что в квартире понатыканы жучки и что за ними постоянно ведется наблюдение). Потом она взяла себя в руки и рассказала о звонке Джону. Его тоже охватил страх. Вместо того чтобы сразу позвонить в полицию, он принялся шепотом обсуждать с Йоко создавшуюся ситуацию. Они пребывали в таком паническом состоянии, что если бы у них на руках были 100 тысяч долларов, они не задумываясь отдали бы их. Но дело было как раз в том, что у них не было таких денег. И тогда, несмотря на возражения Йоко, Джон позвонил Джону Грину.

Грин отреагировал так, как это сделал бы любой нормальный человек. «Звоните в полицию!» – заорал он. Но Джон настоял на том, чтобы прежде Грин посмотрел, что скажут карты о грозящей опасности. Получив от карт предуведомление, что им грозит беда, Джон наконец набрал номер полиции, которая, в свою очередь, немедленно поставила в известность ФБР.

За дело принялись коротко остриженные молодые люди в темных костюмах. Телефон Леннона был поставлен на прослушивание, а за домом и квартирой установлено вооруженное наблюдение. Когда шантажист перезвонил, Ленноны сказали ему, что в определенный день на стойке у портье будет оставлен сверток с требуемой суммой. Полиция попыталась проследить за каким-то мужчиной подозрительного вида, но потеряла его. Вскоре стало ясно, что вымогатели что-то почуяли и не клюнули на приманку.

Отныне Шон выходил из дома только в сопровождении вооруженного охранника. Через какое-то время Ленноны получили еще несколько звонков с угрозами, но Джон теперь склонялся к выводу, что звонил не представитель «пуэрториканской революционной организации», а просто какой-то «шизанутый латинос».

Однажды вечером, все в том же ноябре, Иоко, сняв трубку, услышала голос Киоко. Дочь, которую она не видела почти пять лет и которой уже исполнилось четырнадцать, отказалась сообщить, где живет, но дала понять, что собирается нанести матери визит. Затем к трубке подошел Тони и уточнил, что Леннонам придется подписать документ, в котором будут оговорены условия встречи с Киоко. Ради того, чтобы повидаться с дочерью, Йоко согласилась со всеми требованиями Кокса и следующий месяц провела в ожидании встречи. Она без конца говорила о Киоко, подготовила к ее приезду комнату и потратила немало денег, чтобы как следует принять ее. Когда подошел долгожданный вечер – как раз накануне Рождества, – нервы у Иоко и Джона были на пределе. Но проходили часы, а Киоко не появлялась. Они ждали, ждали, пока не стало ясно, что Тони их просто надул. Джон пришел в бешенство, а Йоко зарыдала.

В декабре 1977-го Ленноны пережили серьезнейший финансовый кризис, который выбил их из колеи на несколько лет. Когда бухгалтеры сложили все счета, выяснилось, что прогулка по Японии обошлась им в 700 тысяч долларов. Несмотря на требование Иоко представить эти затраты в виде командировочных расходов, ей объяснили, что налоговые органы не примут иной формулировки, кроме как личные расходы, а стало быть, такие расходы будут облагаться налогом по высшей ставке, равной 72 процентам, и уплатить его необходимо до 15 апреля 1978 года. Выплатив всю сумму, Ленноны вынуждены будут сильно сократить расходы; в случае неуплаты налога им грозили крупные штрафы, которые значительно увеличили бы их задолженность перед налоговыми органами.

Сэм Грин посоветовал Иоко передать в качестве дара национальным музеям несколько недавно приобретенных произведений искусства в обмен на значительное снижение налогового бремени, однако Иоко осталась глуха к его разумному предложению. Она ни за что не хотела расставаться со своими сокровищами.

В конце концов кому-то в голову пришла мысль о знаменитом «Флауэр Пауэр», «роллс-ройсе» Джона, который уже несколько лет, всеми забытый, пылился в манхэттенском гараже. Несмотря на это, он оставался «знаменитым символом славной эпохи, а потому был бесценным историческим артефактом», как представил его Сэм Грин ошалевшим представителям музея Купер-Хьюитт с Пятой авеню. Этот музей был открыт совсем недавно, и его экспозиция включала в себя предметы декоративного искусства. После продолжительной торговли Леннон получил за старый автомобиль, чья рыночная стоимость не превышала в то время 100 тысяч долларов, зачет по налогам в размере 225 тысяч. В 1985 году музей продал этот автомобиль на аукционе Сотбис всего-навсего за 2 миллиона 299 тысяч долларов.

Благодаря продаже старого «роллса» Ленноны получили временную отсрочку для решения своих хронических проблем. На самом деле им нужно было спешно получить долгосрочные налоговые льготы. Сэм Грин в очередной раз подтвердил свою незаменимость, познакомив Йоко с адвокатом Джорджем Тайшнером, который предложил инвестировать деньги в сельскохозяйственную ферму, расположенную в графстве Делавер, штат Нью-Йорк, в зоне, которая снабжала метрополию молочными продуктами. Каждый доллар, вложенный в развитие сельскохозяйственного предприятия, приносил инвестору освобождение от налогов на четыре доллара. Несмотря на то, что бухгалтерская контора, ведавшая делами Леннонов, предупредила Йоко о том, что налоговые службы относятся к подобным схемам с известной долей подозрительности, Джон Грин склонил ее к согласию, и скоро документы были готовы к подписанию, чтобы завершить сделку до истечения срока уплаты налогов. В последний момент Леннон швырнул на рельсы такой булыжник, который чуть было не снес с пути весь вагон.