В свой приезд в Москву 25 сентября Жуков убеждал Сталина прекратить атаки с Букринского плацдарма, который явно был неудачным выбором. Послушаем, что об этом говорит Штеменко, начальник Оперативного управления Генштаба:

«…В крутой излучине реки, обращенной в нашу сторону… располагались населенные пункты Малый и Большой Букрин, а потому и плацдарм, захваченный здесь впоследствии, назывался букринским. Не мешало бы, конечно, наметить и второй вариант преодоления Днепра в районе Киева на случай неудачи наступления с букринского плацдарма. Но ни Генеральный штаб, ни командование фронта [Ватутин] своевременно этого, к сожалению, не сделали. […]

Тщательно проанализировав [после провала высадки воздушного десанта] сложившуюся обстановку, мы в Генеральном штабе сошлись на том, что наступление с букринского плацдарма вряд ли может рассчитывать на успех. Внезапность была утрачена. Неприятельское сопротивление возросло. Местность здесь крайне неудобна для действий танков.

25 сентября Г.К. Жуков тоже докладывал И.В. Сталину о трудностях наступления с букринского плацдарма, об остром недостатке боеприпасов и высказал мнение о необходимости захвата нового плацдарма. Его точка зрения целиком совпала с мнением Генштаба. Верховный Главнокомандующий не стал опровергать наших доводов, но и не согласился с ними. Сталин сказал:

„ – Еще не пробовали наступать как следует, а уже отказываетесь. Нужно осуществлять прорыв с имеющегося плацдарма. Неизвестно пока, сможет ли фронт создать новый“»[622].

После каждой неудачи вырваться на простор с Букринского плацдарма Жуков возвращался к той же теме: надо найти что-то другое. Сталин смеялся над отсутствием у него упорства и настойчивости – дальше некуда! Он противопоставлял его неудачам успехи Конева, создавшего обширный плацдарм вокруг Кременчуга. Жуков не сдавался. Атаки продолжались, потому что так приказал Верховный. Ватутин предпринял новую попытку 27 сентября, а потом вновь и вновь, ежедневно, с 11 по 15 октября. Но, как и говорил Жуков, сказывалась нехватка боеприпасов, и успехи, несмотря на ожесточенные рукопашные схватки, были мизерными: 500 метров здесь, 750 там… 16-го позвонил Сталин: передохните, подтяните артиллерию, боеприпасы, понтоны и… атакуйте вновь. Чтобы поддержать напряжение, он начал кампанию в прессе. «Правда» 17 октября писала: «Киев стоит перед глазами отважных бойцов. Киев стоит перед глазами всего нашего народа. Первая столица Украины, она ждет в огне и дыму того торжественного часа, когда Красная Армия, изгнав немцев, вернет ему святые права и всенародный почет. С высот правого берега Днепра открывается простор Правобережной Украины. Вся она и с ней родная Западная Украина ожидают своего часа». 21, 22, 23 октября Ватутин предпринял новые атаки. Никакого результата. Потребовались целый месяц и потеря 15 000 человек, чтобы отвоевать плацдарм 10 на 14 км, с которого невозможно двинуться вперед. Сталин кипел от бешенства. Он хотел объявить об освобождении Киева к 26-й годовщине Октябрьской революции.

Мы уже многократно убеждались в упрямстве Жукова. Он без колебаний приказывал атаковать столько раз, сколько ему казалось необходимым для достижения успеха. После Сталинграда он изменился. Его упрямство больше не проявлялось. Но изменилась и Красная армия. Она стала мобильнее. Ее огневая мощь возросла многократно. Ее авиация сражалась с люфтваффе на равных и все чаще брала верх. Командующие армиями, корпусами, дивизиями набрались опыта. Применяемые тактические решения стали гибче и разнообразнее. Короче, появился широкий выбор возможных действий, и лобовые атаки в одну точку уже не были необходимы.

Итак, Жуков искал выход из букринского тупика. 27 сентября он попросил у Сталина разрешение координировать действия не фронтов Ватутина и Конева, а Рокоссовского, занимавшего позиции севернее Киева, и Ватутина. Это уже было признаком поисков другого решения, при котором главным должен был стать район к северу от Киева. В конце сентября – начале октября 38-я армия создала в Лютеже, в 20 км к северу от Киева, плацдарм в 15 км в ширину и 10 в глубину. Кажется, идея взятия Киева с севера принадлежит Ватутину. Жуков немедленно предложил ему развить ее. 8 октября Ватутин представил свой план Ставке. Антонов сразу же увидел выгоду такого решения, и именно он, по свидетельству Жукова, посоветовал Сталину сменить направление удара на Киев с юга на север, от Букрина, на направление с севера на юг, от Лютежа. 23 октября Сталин согласился на это изменение. Не тратя время на разговоры об ответственности за букринскую ошибку, он объяснил Жукову, что немцы могут суметь укрепить Восточный вал – оборонительную систему по Днепру – и тем самым разрушат советские стратегические планы на 1943–1944 годы. Сталин боялся, что англо-американцы высадятся во Франции или выберутся из итальянской трясины, в то время как он будет топтаться перед днепровским барьером. 24-го Антонов направил Жукову и Ватутину план, наконец подписанный Верховным главнокомандующим.

Теперь все зависело от исполнения. Ватутин мог положиться на пристрастие к маскировке, характерное для Жукова. Тот следил за всеми деталями невероятно сложной операции. План был не только дерзким по замыслу, но и на его реализацию отводились крайне сжатые сроки. Штурм Киева был назначен на 2 ноября, а отвод войск с Букринского плацдарма начался только 24 октября вечером. То есть всего девять дней отводилось на то, чтобы незаметно убрать с Букринского плацдарма 3-ю танковую армию Рыбалко и 6 стрелковых дивизий, подвезти 50 000 тонн боеприпасов и горючего, а также 2000 орудий и минометов. И все это под немецким огнем, через две широких реки: Днепр и Десну. На Букринский плацдарм дополнительно направили 5000 тонн боеприпасов, изготовили 500 деревянных макетов танков и пушек, чтобы ввести противника в заблуждение, и подготовили отвлекающую атаку, которая должна была убедить Манштейна в том, что русские все еще пытаются наступать с этого плацдарма. Переброска войск и техники по ночам, ложный радиообмен и макеты частично обманули немцев. Те выявили передвижения советских войск вне Букринского плацдарма, но не смогли определить их направление. С 25 по 27 октября, по ночам или под прикрытием густой дымовой завесы, 3-я танковая армия была выведена с Букрина. С погашенными огнями, под проливным дождем, она 29-го вошла в леса на берегу Десны, ночью преодолела эту широкую реку, была переброшена по спешно наведенным понтонам на Любежский плацдарм и затаилась.

Жуков был там. Ночью он стоял возле понтонного моста, по которому ехали танки и грузовики. Солдаты узнавали его коренастую фигуру в блестящем от дождя кожаном пальто и в надвинутой фуражке, его вскинутый подбородок, его взгляд, обычно суровый. Приказ соблюдать тишину не позволял крикнуть «Слава Жукову!», но его популярность в войсках, где он бывал часто, уже тогда была огромной. Как и простые солдаты, он возил с собой фотографию дочерей, на которую часто смотрел. Его письма похожи на письма многих тысяч фронтовиков, которыми он командовал; в них бытовые мелочи смешивались с военными новостями. Вот два его письма жене, написанные в октябре 1943 года. От 5 октября: «Здравствуй, Шурик. Шлю тебе привет и крепко тебя целую. Обними и крепко поцелуй Эрочку и Эллочку… Посылаю семечек. Делать вам все равно нечего, хоть будете их грызть. Посылаю обратно теплую кофточку, она очень кусачая, и ее носить совершенно невозможно. Дела у нас по-прежнему неплохие. Сидим на Днепре. Немцы хотят во что бы то ни стало удержаться на Днепре. Но, видимо, это им не удастся. Я по-прежнему езжу по армиям, в вагоне не могу – характер, видимо, такой, больше тянет в поле, к войскам, там я как рыба в воде. Здоровье неплохое. Плохо слышу. Надо бы опять полечить ухо, да вот пока не могу организовать. Иногда немного побаливает голова и нога». 23 октября: «Здравствуй, мой милый Шурик! Шлю тебе свой привет и крепко целую. Шлю привет Эрочке и Эллочке, поцелуй их за меня. Письмо твое я получил, за которое шлю тебе дополнительно пару горячих поцелуев. Получил посылку с бельем. До упаду я смеялся на ночную рубаху. В этой рубахе я похож на Матрену или Акулину. Дела у нас на фронте сейчас идут хорошо. Правда, на некоторых участках происходит заминка, но это, пожалуй, неизбежно после такого продвижения. Хотелось скорее покончить с Киевом и тогда бы приехать в Москву, но вот пока досадная задержка. Здоровье по-прежнему то хорошее, то хуже. Сейчас что-то опять ноет нога. […] Слышимость уха по-прежнему – шумы пока еще не прошли, – видимо, к старости все лезет наружу. Если дела пойдут, думаю, дней через 8 быть в Москве, если разрешит Хозяин»[623].