Через час французы подошли к небольшой реке, глубину которой тщательно измерили накануне по распоряжению кардинала, поэтому Ришелье без колебаний первым направил свою лошадь в воду и первым благополучно добрался до противоположного берега.

В то время как армия переправлялась через реку, хлынул сильный дождь, но кардинал продолжал свой путь, не обращая никакого внимания на ливень. Какой-то солдат, не ожидавший трудностей, принялся роптать, посылая кардинала ко всем чертям.

— Ну вот! — воскликнул Ришелье, обращаясь к Латилю, — ты слышишь, Этьенн?

— Что, монсеньер?

— То, что эти мерзавцы говорят обо мне.

— Полно, монсеньер, — произнес Латиль со смехом, — когда солдату плохо, он всегда посылает своего командира к дьяволу, но дьявол бессилен перед князем Церкви.

— Возможно, когда на мне красная мантия, но не когда на мне цвета его величества. Пройдите по рядам, Латиль, и посоветуйте солдатам быть благоразумнее.

Латиль прошелся по рядам, а затем вернулся к кардиналу.

— Ну, как? — спросил Ришелье.

— Что ж, монсеньер, солдаты постараются набраться терпения.

— Ты сказал, что я ими недоволен?

— Я не стал этого делать, монсеньер.

— Что же, в таком случае, ты им сказал?

— Я сказал, что ваше высокопреосвященство признательны им за то, что они стойко переносят тяготы пути, и, когда мы окажемся в Риволи, каждый получит двойную порцию вина.

Кардинал на миг закусил свой ус, а затем сказал:

— Должно быть, ты поступил правильно.

Действительно, ропот прекратился; к тому же погода стала проясняться.

Французы шагали без остановок и прибыли в Риволи около трех часов дня.

— Ваше Высокопреосвященство доверяет мне раздачу вина? — спросил Латиль.

— Раз уж ты обещал этим бездельникам двойную порцию, придется так и сделать, но все должно быть оплачено наличными.

— Я не возражаю, монсеньер, но чем платить?

— Да, нужны деньги, не так ли?

Кардинал остановился, вырвал из своей записной книжки листок и, положив его на седельную луку, написал:

«Казначею выдать г-ну Латилю тысячу ливров, а г-ну Латилю отчитаться передо мной за эту сумму».

Ришелье поставил внизу свою подпись, капитан взял бумагу и удалился.

Когда армия вошла в Риволи, солдаты увидели у каждых из десяти ворот винную бочку с пробитым верхом, а также множество стаканов на столах; они встретили эту картину с молчаливым одобрением, но вскоре принялись выражать свою радость более бурно.

Латиль подошел к кардиналу под звуки этих криков и спросил:

— Итак, монсеньер?

— Итак, Латиль, я полагаю, что ты знаешь солдат лучше меня.

— Эх, ей-Богу, каждому свое! Я лучше знаю солдат, так как жил среди солдат, а ваше высокопреосвященство лучше знает церковников, так как вы жили среди церковников.

— Латиль! — воскликнул Ришелье, положив руку на плечо авантюриста, — если бы тебе доводилось общаться с духовными лицами столько же, сколько с солдатами, ты усвоил бы одну истину: чем дольше человек живет среди духовных лиц, тем хуже он их знает.

Когда армия подошла к замку Риволи, Ришелье собрал главных военачальников и сказал:

— Господа, я полагаю, что замок достаточно велик, и каждому из вас найдется в нем место; впрочем, господин де Монморанси и господин де Море, уже гостившие здесь у герцога Савойского, наверное, не откажутся быть нашими квартирмейстерами.

Затем он прибавил:

— Через час у меня состоится совет. Постарайтесь прийти; предстоит обсуждение важного вопроса.

Маршалы поклонились кардиналу и пообещали явиться на встречу в точно указанное время.

Час спустя семь командиров, входивших в состав совета, сидели в кабинете герцога Савойского, покинутом им накануне.

Это были герцог де Моиморанси, маршал де Шомберг, маршал де Креки, маршал де ла Форс, маркиз де Туара, граф де Море и г-н д’Орьяк.

Кардинал встал, жестом призвал всех соблюдать тишину и, опершись обеими руками на стол, начал заседание.

— Господа, — сказал он, — дорога на Пьемонт перед нами открыта; эта дорога пролегает через Сузский проход, завоеванный некоторыми из вас ценой собственной крови. Однако, когда имеешь дело с таким ненадежным человеком, как Карл Эммануил, одного прохода недостаточно, нам требуются два прохода. Вот мой план кампании: прежде чем нанести удар по Италии, я хотел бы, на всякий случай, ввиду нашего отступления или, напротив, для переброски новых частей, установить связь между Пьемонтом и Дофине путем захвата Пиньерольской крепости. Как вы помните, господа, слабохарактерный Генрих Третий уступил ее герцогу Савойскому; Гонзага, герцог Неверский, отец того самого Карла, герцога Мантуанского, ради которого мы совершили переход через Альпы, исполнявший обязанности коменданта Пиньероля, а также командующего французской и итальянской армиями, употребил весь свой ум и все свое красноречие, чтобы отговорить Генриха Третьего от столь опрометчивого решения, но все его усилия были тщетны. Можно подумать, что благоразумный и храбрый герцог Неверский предвидел, что, когда его сын станет герцогом Мантуанским, он окажется под угрозой лишиться своих владений из-за отсутствия открытого прохода для французской армии. Видя, что король упорствует в своем решении, Гонзага попросил разрешения сложить с себя полномочия коменданта Пиньерольской крепости до ее передачи герцогу Савойскому, не желая, чтобы потомки заподозрили его в том, что он согласился на это или способствовал делу, противоречащему интересам государства.

Так вот, господа, нам предстоит возвратить Пиньерольскую крепость французской короне; вопрос лишь в том, как мы возьмем Пиньероль — силой или хитростью? Если мы выберем силу, нам придется потратить немало времени и пожертвовать множеством солдат.

Поэтому я отдал бы предпочтение хитрости.

Филипп Македонский говаривал, что на свете не существует неприступных крепостей, коль скоро туда может войти мул, нагруженный золотом. Мул и золото у меня имеются, но нет человека или, точнее, средства, чтобы доставить их в Пиньероль.

Помогите мне, и в обмен на ключи от крепости я заплачу миллион.

Как обычно, каждому из присутствующих было предоставлено ответное слово в порядке старшинства.

Каждый попросил сутки на размышление.

Граф де Море был самым молодым среди членов совета и, следовательно, должен был говорить последним. Следует заметить, что от молодого человека не ждали чего-то особенного; поэтому все очень удивились, когда он поднялся и, поклонившись кардиналу заявил:

— Пусть ваше высокопреосвященство держит мула и миллион наготове; я берусь доставить их в крепость не позднее, чем через три дня.