приступил к чтению, помогая себе шевелением мясистых губ.

— Всё так, — подытожил, одолев документ, — годится.

— Я пойду, Володь, или помочь? — спросил оперативник.

— Справимся. Иди отдыхай.

Атлет на прощанье увесисто хлопнул Жидких промеж лопаток.

— Думай, о чём говорили. Завтра увидимся.

Клацнул замок, ивээсники начали приёмку.

— Телесные повреждения есть? Жалобы? Раздевайся до трусов.

Чтобы развязать на кроссовках шнурки, Валера присел на стул. Милиционеры на его самовольство не отреагировали. В изоляторе и раньше порядки были гораздо мягче, чем на тюрьме.

— Шнурки вытаскивай. Штаны, майку, носки сюда всё давай, — личным обыском рулил помдеж.

— Ранее судимый? — вопрос прилетел справа, от прапорщика, усевшегося за шаткий стол.

— Угу.

— Сидел?

— Угу.

Вопросы задавались непраздные. Судимых полагалось содержать отдельно от впервые преступивших закон.

— Забирай, — прощупав швы, сержант вернул одежду. — Теперь обувку.

Увалень-прапор открыл пухлый журнал покамерного содержания. Держал его так, чтобы жулик не запустил журавля в книгу. Полз ручкой по листу, бормотал что-то под нос. Со стороны казалось, будто он размышляет, в какую камеру определить задержанного. На самом деле данный вопрос, носящий крайне принципиальный характер, загодя был решён оперативниками.

— «Один-один», — изрёк наконец дежурный.

Пока Жидких расписывался за отсутствие жалоб, сержант привычно обшмонал его пожитки. Мыло, зубную щётку, тюбик «Колгейта», полотенце, кружку, ложку, сигареты, рулон туалетной бумаги побросал в пакет. Другой скарб оставил в спортивной сумке.

— Будет лежать «на вещах». Чего понадобится, скажешь.

Валера по инерции кивнул. Приняв пакет, заложил руки за спину.

Прапорщик выдвинул ящик стола, согнутым мизинцем подцепил за кольцо связку ключей.

— Прямо пошёл, — скомандовал сержант.

Жидких двинул в заданном направлении. Одиннадцатая камера была третьей от поста. Пока дежурный разбирался с замками, Валера стоял лицом к стене.

Опустив глаза, он разглядел штырь, вмурованный в бетонный пол. Ограничитель лишал заключённых возможности резко распахнуть дверь, сбить с её помощью постового с ног, высыпать гурьбой «на коридор»… Зайти внутрь можно было только боком.

— Распорядок не нарушать, — посоветовал дежурный, прежде чем замкнуть темницу. — Не то кормушку прикрою.

На нарах угадывался лежащий человек. Он завозился, потревоженный шумом, сощурился на свет, упавший из коридора, просипел: «забодали». Разглядев новосёла, буркнул: «падай, зёма», натянул на голову одеяло и практически сразу возобновил картавое похрапывание.

Жидких, оставаясь возле двери, осмотрелся. В этом полулюксе он гостил неделю под конец следствия, когда знакомился с материалами дела.

За пятнадцать лет интерьер камеры претерпел единственное изменение. Кирпичная стенка высотой в метр отгородила «парашу» от остальной хаты.

Дощатый щит нар имел ширину от стены до стены. Толстым металлическим уголком крепился он к кирпичному фундаменту и вызывал стойкую ассоциацию с эстрадой.

Стены были оштукатурены цементным раствором под «шубу». «Шуба» — исконно тюремная фишка. Она бережёт стены от вандальных надписей, не позволяет зэку вольготно привалиться к стеночке. Вместе с тем, волнистые гребешки и грязные впадины декоративной штукатурки — идеальная среда для размножения грибка.

Окошка как не было, так и нет. А откуда ему взяться в цокольном этаже? Над дверью забранная намордником из ржавых прутьев лампочка, не гаснущая ни днём, ни ночью. Мощность её от силы сорок пять ватт. Постоянный нерегулируемый свет — дополнительная засада для сидельца. Для чтения он недостаточен, зато ночью мешает полноценному сну.

Низкий потолок камеры закопчён. Здесь вагон для курящих. В дальнем верхнем углу — зарешеченное вентиляционное отверстие. Вытяжка в изоляторе принудительная. Ночью она отключается, уснуть под её дикий рёв нереально.

Смена дежурит лояльная. На всех дверях откинуты кормушки, обеспечивая какой-никакой приток воздуха из коридора в хаты.

Жидких поймал себя на мысли, что оценивает условия существования в неволе. Ищет плюсы.

«Человек, как таракан, везде приживается!»

Грузно опустившись на край нар, Валера избавился от тесных кроссовок и грязных носков. Пошевелил сопревшими пальцами, испытывая облегчение от копеечного послабления. Впервые за долгое время удалось разуться…

Полки для «полулюкса» — непозволительная роскошь, поэтому пакет с пожитками Жидких оставил на краешке «сцены», рядом с аккуратно разложенным имуществом сокамерника.

Забрался в свободный угол. Как ни старался перемещаться бесшумно, один чёрт рассохшиеся доски предательски заскрипели. Лёг на спину, заложил руки за голову. Лежать было жёстко и неудобно. Сна ни в одном глазу не наблюдалось. Возбуждённым роем атаковали мысли.

Жидких рефлексировал по поводу своей трусости. Поплыл по течению, как говно по трубам, и оказался в полной жопе! Уболтал себя, будто алиби железное, а прокурорские следаки приучены к логике, к соблюдению презумпции невиновности. Они занесут показания в протокол, начнут их методично проверять…

«Безо всякой доказухи закрыли! Суки драные! Вы, пидоры гнойные, доказывать должны, а не беспредельничать, как в тридцать седьмом году!»

Задним числом дерзкий замысел на побег во время поездки из Ярославля казался реальным. Валера гонял по кругу за одно и тоже, позабыв, что кусать локти — занятие пустое.

Наверное, ему стало бы легче, узнай он, что план его был неосуществим изначально. У сидевшего с ним на заднем сиденье Петрушина не было ствола. В кобуре похмельного дембеля торчал муляж «Макарова». Завладев пустышкой, Жидких не смог бы диктовать условия второму оперу, вооружённому табельным оружием.

Переутомление взяло своё, Валера незаметно отрубился. Наглухо, без намёка на сновидения, до самого подъёма.

19

19 июня 2004. Суббота.

07.00–12.00

— Муси-муси, пуси-пуси — миленький мой, Я горю, я вся во вкусе рядом с тобой…

В семь утра дежурный Володя врубил музыку. Судя по репертуару, белобрысый фанател от Кати Лель. Шалавский голос певички вкупе с фривольным текстом хита поднимали ему тонус.

За ночь шея и плечи у Жидких одеревенели. Положение «сидя» он принимал поэтапно, под противный хруст суставов.

Сокамерник умывался над унитазом, поливал себе из чёрного резинового шланга, просунутого в «кормушку».

— Закрывай! — крикнул он кому-то в коридоре, но, увидев проснувшегося соседа, дал обратку. — Погодь минуту, братан ополоснётся.

И поторопил туго соображавшего Жидких:

— Не щёлкай клювом, зёма, а то брандспойт в другую хату кинут. Замучаешься ждать потом.

Валера сбросил ноги на пол, нашарил «найки», варварски смял задники и прошоркал в угол. Там принял у соседа скользкий и упругий шланг, из среза которого хлестала струя воды. Одной рукой умываться было неудобно, однако просить сокамерника полить Жидких не стал.

На киче к незнакомым за помощью не обращаются. Только кентам не в падлу пособлять друг другу. Тем более, что водные процедуры принимались над «парашей». Деликатный момент мог быть истолкован превратно.

В спешке Валера забыл туалетные принадлежности. Ополоснув лицо и прополоскав рот, он соображал, как быть. Положить шланг на пол нельзя. Напор сильный, за минуту наводнение случится.

Но и