Таблица 11. Германия: погружение в гиперинфляцию, 1919–1923 гг.

16 января 1923 года правительство в Берлине заявило об официальной поддержке сопротивления в Руре. Последствия этого оказались разрушительными для финансов рейха и для всей экономики Германии. Обменный курс рухнул с 7260 до 49 000 марок за доллар. Подскочили цены на предметы первой необходимости, в том числе на продукты питания и сырье. Пытаясь удержать падение марки, рейх выбросил оставшуюся валюту на рынок и скупал марки, стремясь искусственно поддержать курс обмена валют. Правительство убедило крупные промышленные группы и профсоюзы забыть о недоверии и заморозить зарплаты и цены[1306]. Но было очевидно, что ситуация непоправима. Лишенной Рура Германии валюта требовалась хотя бы для того, чтобы закупать уголь. 18 апреля наступил крах. В июне за один доллар давали 150 тысяч марок. В Руре в обороте находились значительные суммы валюты, и к 1 августа за один доллар давали уже 1 млн марок. И если выражавшаяся двузначными числами инфляция с 1921 года как-то ограждала Германию от мировой рецессии, то гиперинфляция 1923 года привела к полному параличу (табл. 11). Люди на крупных сталелитейных заводах и шахтах Рура голодали, а крестьяне отказывались отдавать урожай за деньги, которые уже ничего не значили. Из Рура в Германию пришлось эвакуировать 300 тысяч голодающих детей, десятки человек погибли и сотни были ранены в ходе панических голодных бунтов[1307]. Но и сама Германия была в состоянии обеспечить лишь относительную безопасность. Марка продолжала падать, и в конце августа за доллар давали уже 6 млн марок. Предположительно около 5 млн человек, то есть четверть всего трудоспособного населения, были отправлены в отпуска или работали неполный рабочий день.

В марте, а затем уже более настойчиво в июне Германия обратилась с просьбой о посредничестве к Британии и Америке. Ни одна из них не пожелала сделать хоть что-нибудь. По словам государственного секретаря Хьюза, «Америка была единственной точкой стабильности в мире… поэтому мы никак не можем предпринимать какие-либо действия, не будучи уверенными в их успехе». После провала Вильсона администрация Гардинга опасалась оказаться в ловушке между Европой и Конгрессом[1308]. Хьюз не желал связываться с Сенатом, в котором интернационалисты к тому времени раскололись на англофилов и франкофилов, а сторонники жестких мер из числа националистов, подобные Тедди Рузвельту и симпатизировавшие Пуанкаре, противостояли растущей фракции сторонников Германии[1309]. Как в духе времен «мира без победы», заметил Хьюз во время разговора с послом Британии лордом д’Аберноном, Франции и Германии придется «пережить свой период хаоса», прежде чем они будут готовы принять «справедливое решение»[1310]. И правда, взгляды Хьюза настолько напоминали взгляды тех членов американской делегации, с которыми ветеранам британского правительства приходилось встречаться в Париже в 1919 году, что они неосознанно называли его Вильсоном[1311].

Тем временем Британия удалилась от европейских дел и умышленно уклонялась от участия в них. По мнению нового правительства, полностью состоящего из тори, чем дальше страна будет держаться от своих беспокойных соседей на континенте, тем лучше для нее. В июне 1923 года правительству удалось убедить парламент проголосовать за увеличение более чем вдвое ассигнований на создание новых Королевских военно-воздушных сил, главная задача которых состояла в предотвращении нападения Франции на Британию[1312]. Вашингтон и Лондон, хотя и не собирались поддерживать Пуанкаре, воздержались от поддержки Германии. 20 июля в ответ на очередное обращение Германии за помощью Лондон предложил рассмотреть вопрос о репарациях комплексно. Однако Пуанкаре настаивал на том, чтобы Германия сначала прекратила пассивное сопротивление, но Берлин отказывался это делать. Лондон и Вашингтон предпочитали не вмешиваться[1313].

Как долго могли они оставаться в стороне? Летом 1923 года к сложной ситуации в Рейнской области добавился первый случай фашистской агрессии. 27 августа международная комиссия, занимавшаяся демаркацией границы между Грецией и Албанией, попала в засаду, устроенную греческими бандитами. Были убиты итальянский генерал и его свита. Когда греки отказались выплатить огромную сумму, которую Муссолини затребовал в качестве компенсации, и не разрешили итальянцам провести собственное расследование, новый итальянский премьер-министр направил к греческим берегам флот, который сначала подверг обстрелу, а затем оккупировал расположенный в Ионическом море остров Корфу. В ходе операции было убито 15 гражданских лиц. Греки обратились в Лигу Наций. На этот раз чувство самоуспокоенности оставило Лондон. Министр иностранных дел Джордж Керзон, недавно завершивший переговоры в Лозанне о мирном урегулировании инцидента с Ататюрком, был полон решимости не допустить нового осложнения в Средиземном море и назвал «поведение» Италии «жестоким и непростительным»[1314]. Посольство Британии в Риме направило в Лондон полную паники телеграмму, в которой Муссолини именовался «бешеным псом, способным нанести огромный вред, если его не остановить… готовым к любым необдуманным и сумасбродным действиям, которые могут ввергнуть Европу в войну».

В отличие от рурского кризиса, имевшего прямое отношение к Версальскому договору, силовая операция на Ионических островах относилась к числу случаев, для урегулирования которых и создавалась Лига Наций. Корфу стал проверкой для всех сторон. Муссолини не скрывал своего презрения к «Лиге, которая ставит на одну доску Гаити, Ирландию и великие державы и которая показала свою несостоятельность при разрешении греко-турецкого конфликта, а также в Руре и Сааре, и занимается лишь поощрением нападок социалистов на фашистскую Италию»[1315]. Британское министерство иностранных дел всерьез рассматривало возможность введения в ответ полномасштабных санкций против Италии. Правда, настоящая морская блокада была бы слишком обременительной. Она требовала не только мобилизации всего британского флота, но и сотрудничества всех соседних с Италией стран. И она не могла быть эффективной без Америки. Кроме того, Франция, при сохранении ситуации, сложившейся в Руре, не была заинтересована в действиях против Муссолини. Париж наложил вето на все попытки вынести вопрос на рассмотрение Лиги Наций и настаивал на решении вопроса на конференции послов в Париже. Решение, поспешно вынесенное на этой конференции 8 сентября, ставило Грецию в столь жесткие условия, что многие восприняли его как пародию на справедливость. Во всяком случае, попытка Муссолини аннексировать Корфу была сорвана. Тем не менее та неуклюжесть, с какой послы вели эти переговоры, укрепила позиции критиков дипломатии старой школы, настаивавших на том, что в будущем Лига Наций должна играть более значительную роль. Несмотря на неприкрытое презрение к Лиге Наций, Муссолини был достаточно восприимчивым политиком, чтобы осознать серьезное возмущение, которое вызвали его действия во всем мире. Корфу обозначил пределы его агрессии, сохранявшиеся до тех пор, пока в начале 1930-х годов не рухнул весь мировой порядок.