Кризис на Корфу удалось сдержать, но кризис в Германии стремительно развивался. Жители Рура были близки к голодной смерти, когда 13 августа 1923 года правительство правых центристов во главе с канцлером Вильгельмом Куно подало в отставку. Пост канцлера занял Густав Штреземан, выдвинутый от межпартийной коалиции национальной солидарности. Приход Штреземана к власти в 1923 году стал решающим моментом в его удивительной карьере, которую он начинал как идеолог империализма военного периода, а теперь продолжил в качестве архитектора новой внешней политики Германии. Ключом к миропониманию Штреземана была его вера в основополагающую роль экономической мощи Америки[1316]. Во время войны это привело его к мысли о том, что Германия должна создать в Центральной Европе сферу своего экономического влияния, сравнимую по масштабам с американской. После поражения Штреземан, как и его японские партнеры, сделал вывод о том, что приход к власти Америки открывает совершенно новую эпоху, в которой единственно возможной политикой для Германии будут адаптация к американской гегемонии и превращение страны в ценный рынок и инструмент продвижения американского капитала. В августе 1923 года Штреземан поначалу надеялся на то, что, вернув американцев и британцев в европейскую политику, он сможет избежать капитуляции перед французами. Однако Пуанкаре ясно определил свои условия, а Вашингтон и Лондон не спешили прийти Германии на помощь.

Теперь Берлин стоял перед пугающей дилеммой. Должна ли республика защищать свое национальное достоинство, поддерживая сопротивление в Руре, даже если это может грозить полным исчезновением Германского государства? Или следует попытаться договориться с Францией? 26 сентября, после пяти недель мучительных дискуссий правительство в Берлине сдалось. Кабинет министров принял решение прекратить официальную поддержку Рура и попытаться сделать все от него зависящее, чтобы удовлетворить требования Франции. Капитуляция осенью 1923 года стала для Германии третьей по счету, если принимать во внимание соглашение о перемирии, подписанное в ноябре 1918 года, и Версальский договор, заключенный в июне 1919 года, и она вылилась в кризис, поставивший под угрозу само существование страны. В 1918 и 1919 годах Эрцбергер и социал- демократы, по крайней мере, могли сослаться на то, что согласились заключить мир, чтобы расстаться с прошлым, доставшимся в наследство от Вильгельма. В то время их объединял патриотизм военных лет. Когда французская армия входила в Рур, жители страны объединились вокруг республики, как они объединились вокруг империи Вильгельма в августе 1914 года. И вновь их надежды не оправдались. Теперь, осенью 1923 года, сдержать гнев жителей центров сталелитейной промышленности в Руре могли лишь французские танки и немецкие полицейские[1317].

Французы победили. Как и обещал Пуанкаре, оккупация Рура принесла дивиденды. К концу сентября расходы на проведение операции составили 700 млн франков, а доходы, полученные в Руре, достигали 1 млрд франков[1318]. Однако Франция не просто доказала свою военную мощь и добилась экономического превосходства. Речь шла о мировом порядке после войны в целом. Перед Францией вновь распахнулись двери, которые были закрыты перед Клемансо в Версале. В конце концов, может, Франции и не придется соглашаться на сохранение единой суверенной Германии[1319]. Отступив от решения этой задачи в 1919 году, теперь, в начале октября 1923 года, Франция получила еще одну возможность коренным образом перекроить карту Европы и, повторив Вестфальский договор, вернуть ситуацию 1648 года и выстроить европейскую безопасность на основе расчленения Германии.

Жак Бенвиль, наиболее последовательный консерватор, выступавший с критикой мирного договора 1919 года, был известен тем, что имел особое влияние на Пуанкаре. 21 октября при более или менее явной поддержке Франции на западе Германии по линии, на которой расположены Аахен, Трир, Кобленц, Бонн и Палатинат, произошли сепаратистские путчи[1320]. Правда, ни один из них не получил массовой поддержки. Не будь французских войск, эти германские сепаратисты вполне могли бы попасть под самосуд. Но осенью 1923 года самую большую угрозу целостности рейха представляли не французские интриги, а события в самой стране. Давно закипавшая гражданская война приблизилась к точке кипения[1321]. Еще в 1920 году в ответ на призыв Коминтерна готовиться к гражданской войне Коммунистическая партия Германии приступила к созданию военизированных организаций. В октябре 1923 года председатель партии Генрих Брандлер был вызван для получения инструкций в Москву, где сообщил, что имеет в своем распоряжении более 113 тысяч человек[1322].

Восстание коммунистов было назначено на 9 ноября 1923 года и приурочено к годовщине захвата власти большевиками в 1917 году, а не к годовщине революции в Германии 1918 года[1323]. Ошибка на линии связи с революционным штабом привела к тому, что начавшееся 23 октября плохо подготовленное местной партийной организацией восстание в портовом Гамбурге было быстро подавлено. Но Москву это не напугало. Мобильные отряды Красной армии под командованием говоривших по-немецки офицеров двинулись к польской границе. В Германии основная часть активистов компартии была сосредоточена в промышленных областях центральной части страны[1324]. В начале октября Берлин был встревожен тем, что правительство Саксонии перешло в руки коалиции Объединенного фронта, возглавляемой левыми социалистами. В составе коалиции были и министры-коммунисты, получавшие инструкции непосредственно из Москвы[1325]. 17 октября, в соответствии с законом о чрезвычайном положении, введенном 26 сентября, когда Берлин сдался, в Саксонию был направлен 60-тысячный отряд рейхсвера. Рейх приостановил полномочия правительства социалистов, и сопротивление хваленых отрядов коммунистической милиции было быстро подавлено.