раздался голос полицейского из Лос-Анджелеса — тот диктовал: Рауль Рамирес Сересо, адрес: улица Оро, дом 401. Ты испанский знаешь, Гарри? — спросил голос из Калифорнии. С каждым днем все меньше. В три часа пополудни под беспощадным солнцем он позвонил в дом 401 на улице Оро. Ему открыла девочка лет десяти в школьной форме. Я ищу сеньора Рауля Рамиреса Сересо, сказал Гарри. Девочка ему улыбнулась и, оставив дверь открытой, исчезла в темноте. Поначалу Гарри не мог понять — заходить ли ему или ждать у порога. Возможно, это нещадная жара толкнула его внутрь. Он почувствовал запах воды, недавно политых растений и горячих горшков, которые намочили. Из комнаты вели два коридора. В конце одного виднелся внутренний дворик, вымощенный серой плиткой, и увитая зеленью стена. В другом коридоре было темнее, чем в прихожей или где он там стоял. Что вам нужно? — окликнул его мужской голос. Я ищу сеньора Рамиреса, сказал Гарри Маганья. А вы кто? — спросил голос. Я друг Дона Ричардсона из полиции Лос-Анджелеса. Ничего себе, отозвался голос, как интересно-то. И для чего же вам занадобился сеньор Рамирес? Я ищу одного человека, сказал Гарри. Как и все, отозвался голос, в котором звучали грусть и усталость. Этим вечером он поехал с Раулем Рамиресом Сересо в участок в центре Тихуаны, где мексиканец оставил его наедине с тысячью папок. Просмотрите их, сказал он. Через два часа он нашел досье, которое прекрасно подходило этому Собаке. Мелкий воришка, сказал Рамирес, когда вернулся и просмотрел содержимое папки. Время от времени подрабатывает сутенером. Мы сможем этим вечером найти его на дискотеке «Вау», он туда часто ходит, но сначала мы вместе поужинаем, сказал Рамирес. Пока они ели на террасе, мексиканский полицейский рассказал ему о своей жизни. У меня весьма скромное происхождение, и первые двадцать пять лет жизни я только и делал, что преодолевал препятствия. Гарри Маганье совсем не хотелось его слушать, он бы с куда большим удовольствием послушал Собаку, но пришлось выслушать и Рамиреса. Испанские слова скатывались у него по коже как капли — стоило лишь правильно настроиться, и они не оставляли вообще никаких следов; кстати, хотя он несколько раз пробовал, с английскими словами так не получалось. Гарри в общем понял, что у Рамиреса трудная жизнь. Операции, хирурги, бедная мать, притерпевшаяся к несчастьям. Плохая слава полиции, иногда заслуженная, иногда нет, — крест, который мы все должны нести. Крест, надо же, подумал Гарри Маганья. Потом Рамирес заговорил о женщинах. О женщинах с раздвинутыми ногами. Очень широко раздвинутыми. Что там у них видно? Что там у них видно? Бог мой, о таких вещах за едой не разговаривают. Ебучая дырка. Ебучее отверстие. Ебучая щелка, прям как разлом в земной коре где-то в Калифорнии, разлом в Сан-Бернардино, так оно, по-моему, называется. Вот такие штуки есть в Калифорнии? В первый раз слышу. Ну ладно, сказал Гарри, я-то в Аризоне живу. Далеко, это точно, согласился Рамирес. Нет, тут рукой подать, завтра еду домой. Потом он выслушал длинный рассказ о детях. Гарри, ты когда-нибудь внимательно прислушивался к детскому плачу? Нет, у меня детей нет. Точно, покивал Рамирес, прошу прощения. А почему он просит у меня прощения? — подумал Гарри. Женщина, порядочная и хорошая. Женщина, которую ты, сам того не желая, обижаешь. Просто по привычке. Мы становимся слепыми (или, по крайней мере, косыми) в силу привычки, Гарри, и так все идет, пока вдруг, когда уже ничего не сделаешь, эта женщина заболевает. Она заботится обо всех, кроме себя, и ты над ней не надышишься, а она все грустнее и грустнее. И даже тогда ты ни о чем не догадываешься, сказал Рамирес. Рассказал ли я ему историю своей жизни? — подумал Гарри Маганья. Неужели я пал так низко? Вещи — не то, чем кажутся, прошептал Рамирес. Ты думаешь, вещи — они такие, как ты их видишь, более или менее, без особых проблем, без вопросов? Нет, покачал головой Гарри Маганья, нужно всегда задавать вопросы. Правильно. Всегда нужно задавать вопросы и всегда нужно понимать, зачем ты их задаешь. Знаешь почему? Потому что стоит зазеваться, как наши вопросы заводят нас туда, где ты совсем не хочешь оказаться. Видишь, в чем суть, Гарри? Наши вопросы — они, по определению, подозрительны. Но их нужно задавать. Вот такая вот хуйня, Гарри. Такова жизнь, откликнулся Гарри Маганья. Потом мексиканский полицейский замолчал, и они долго смотрели на людей, что ходили туда и сюда по проспекту, а их щеки согревал дующий над Тихуаной ветер. Тот пах машинным маслом, высохшей травой, апельсинами, кладбищем чудовищных размеров. Еще по пивку и идем искать эту Собаку? Еще по пивку, согласился Гарри Маганья. Войдя в клуб, он отдал инициативу Рамиресу. Тот подозвал одного из громил, чувака с мускулатурой культуриста, чья толстовка облегала грудь как кольчуга, и что-то прошептал ему на ухо. Громила выслушал, опустив глаза, затем поглядел Рамиресу в лицо и хотел уже что-то сказать, но полицейский приказал — давай-давай, и громила затерялся среди бликов цветомузыки. Гарри шел за Рамиресом до коридора в конце зала. Они вошли в мужской туалет. Там тусовались двое, но, едва увидев копа, дали деру. Рамирес долго стоял и смотрел в зеркало. Потом вымыл руки и лицо, вытащил из кармана пиджака расческу и принялся тщательно расчесываться. Гарри Маганья просто стоял и смотрел. И стоял так не шевелясь, опираясь спиной на цементную, ничем не облицованную стену, пока в дверях не показался Собака и спросил, что им надо. Иди сюда, Собака, сказал Рамирес. Гарри Маганья закрыл дверь в туалет. Рамирес спрашивал, Собака отвечал на все вопросы. Да, он знавал Мигеля Монтеса. Да, они были друзьями. Насколько ему известно, Мигель Монтес еще в Санта-Тереса, живет с проституткой. Нет, имени шлюхи он не знает, но знает, что она молодая и работала некоторое время в заведении под названием «Внутренние дела». Эльса Фуэнтес? — спросил Гарри Маганья, и чувак развернулся, посмотрел в упор и кивнул. У него был мрачный взгляд бедняг, которые всегда проигрывают. Думаю, так ее и зовут, сказал он. А откуда, Собачонка, мне знать, что ты мне не врешь? — спросил Рамирес. Потому что я вам, босс, никогда не вру, ответил сутенер. Но мне нужно быть уверенным, Собачонка, сказал мексиканский полицейский, потянув из кармана нож. Автоматический, с перламутровой рукоятью и тонким клинком пятнадцати сантиметров длиной. Я никогда вам не вру, босс, простонал Собака. Это дело — оно очень важное для моего друга, Собачонка, а откуда мне знать, что ты вот сейчас, как только мы уйдем, не кинешься к телефону звонить Мигелю Монтесу? Я бы никогда так не поступил, никогда, никогда, я