оставьте вы Господа в самом-то деле! — воскликнул Амори́к де Лузиньян, совершенно забывая об этикете и с силой сжимая локоть брата. — Не изволите ли приказать атаковать хотя бы кому-нибудь?!

— Да, да, — закивал Гюи, словно бы и не замечая боли. Затем он поднял голову и посмотрел на Раймунда мутными влажными глазами. — Атакуйте, мессир! Атакуйте со всей вашей силой! Спасите хоть часть из тех несчастных! Пусть Бог поможет вам!

— Благодарю за честь, сир, — произнёс граф и удалился, дабы отдать приказы.

Дружины Триполи и Галилеи, ведомые предводителем, а также небольшой контингент из Антиохии, возглавляемый крестником графа, первенцем князя Боэмунда Заики Раймундом, ударили на врага, ломая копья, тупя мечи о шлемы и кольчуги язычников.

И снова султан Салах ед-Дин обращался с благодарственными молитвами к Аллаху — спасибо тебе, Всевышний, что не вразумил ты железных шейхов ударить всем вместе. Воины Таки ед-Дина помнили приказ, полученный накануне атаки франков, и с радостью выполнили его — кому же охота погибать под напором неистовых всадников? Сарацины расступились, и рыцарский клин, уничтожая всё живое на своём пути, промчался сквозь порядки воинов ислама и скоро скрылся из вида, оставляя за собой длинный шлейф пыли.

Раймунд с крестником прорвались, спасли себя, четверых сыновей графини Эскивы и большую часть дружинников. По правде сказать, пехотинцам они помогли мало, проще говоря, вообще не помогли: неверные без устали продолжали уничтожать их и лишь иногда, устав от крови, брали кого-нибудь в плен. Единственное, что сделали для пеших единоверцев рыцари Галилеи и Триполи, попросили не делать поблажек и прирезать несчастных, уже лишившихся рассудка от жажды.

Когда побоище закончилось, перед армией Салах ед-Дина остались лишь рыцари, немногим менее тысячи прекрасных воинов. Многовато! Сир Раймунд бежал с поля, кто следующий?

Когда дружина графа Триполи и князя Галилеи ударила на сарацин и те, после недолгого сопротивления, расступились и пропустили рыцарей, многие из их товарищей, всё ещё остававшихся перед армией султана, заговорили о том, чтобы попытаться сделать то же самое. Когда такие разговоры донеслись до ушей Ренольда, он ответил вопрошавшим, что будет слушаться распоряжений короля, но если кому-нибудь не терпится последовать путём предателя, князь Петры таких держать не будет.

— Так что же делать, батюшка? — воскликнул Онфруа, демонстрируя если уж не единодушие, то изрядное единомыслие с королём, с уст которого в последнее время прямо-таки не сходил этот сакраментальный вопрос. — Их же целое море!

— А вы слезайте с коня, мессир, бросайте меч подальше, ложитесь и ждите, — раздался чей-то голос. — Язычники придут за вами.

— Что? — встрепенулся наследник Горной Аравии. — Кто это сказал?

— Мамочка вас выкупит, мессир, — произнёс уже кто-то другой.

— А ну тихо, господа! — рыкнул тот старик-абориген, что перекрестил «сына султана» в собачьего сына.

— Прорываться, — ответил князь на вопрос пасынка таким тоном, точно и не слышал шуточек рыцарей, и уточнил: — Прорываться всем вместе или никому.

— Но почему бы нам... — начал Онфруа, но отчим оборвал его:

— Я уже сказал, и будет об этом.

Князь мог бы продолжить: «Ни тебе, ни мне он уйти не даст. Но зато я могу сказать, кто будет следующим, кому удастся прорваться». Завидев приближавшегося всадника, Ренольд ненадолго задержал на нём взгляд. Пожалуй, князь ждал этого визита.

— Мессир! — едва приблизившись, взволнованно начал тот и добавил: — И вы, господа... Приветствую вас.

— Слава ордену бедных рыцарей, — ответил один из воинов Трансиордании.

— Христа и Храма Соломонова, — подхватил второй.

— И брату Жослену, — не забыл о новоиспечённом тамплиере третий. — Во веки веков.

— Аминь! — закончил за него первый.

— Я хотел сказать: здравствовать во веки веков! — не согласился тот и, давясь от смеха, крикнул: — Аллилуйя!

На сей раз никто, в том числе и сеньор, не собирался останавливать раздурачившихся солдат, в глазах которых Жослен если и не являлся предателем, как, например, всё тот же граф Раймунд, то уж во всяком случае перестал оставаться одним из них. Как всегда в таких случаях, некоторые из вассалов, и понятия не имевших о причинах отъезда товарища, обижались на него за сеньора. Кто-то даже злорадствовал: мол, что, не заправилось в братии? Обратно захотелось? Виниться пришёл? Так-то!

Самое интересно, что молодой тамплиер и вправду пришёл виниться. Всю ночь он думал и под утро пришёл к осознанию собственной неправоты.

— Сир Ренольд... государь, — проговорил он, игнорируя насмешки, — я хотел бы... хотел бы поговорить с вами наедине. Если это возможно?

— Говорите здесь, мессир, — ответил князь. — Во время битвы у меня нет секретов от моих рыцарей.

— Это личное, мессир. Хотя, если угодно... Я хотел бы попросить у вас прощения за резкость, допущенную мной в разговоре с вами.

— О чём вы? — переспросил Ренольд. — Я не припомню никакой резкости с вашей стороны... в разговоре со мной. — Жослен закусил губу от отчаяния, но князь всё-таки сменил гнев на милость. — Извольте, — сказал он. — Давайте отъедем.

— Государь... — начал Храмовник. — Я... я долго думал... во-первых, простите меня. Во-вторых... Сир Балиан и Ренольд, сеньор Сидона, собираются прорываться, они приглашают и некоторых тамплиеров... В общем... Я не понимаю, отчего бы нам всем не ударить на язычников? Ведь, чем меньше нас тут, тем мы слабее, разве не так? Если бы мы все вместе...

Перехватив взгляд князя, он осёкся.

— Скажите всё это королю, — проговорил тот. — А что касается друзей графа Раймунда... Они, я не сомневаюсь, прорвутся, а вот насчёт тамплиеров я не уверен.

— Как? Но мы же будем прорываться все вместе?!

Ренольд кивнул и вместо ответа спросил:

— Кажется, одному из ваших повезло сегодня, не так ли?

— Что вы имеете в виду, мессир?

— По-моему, понять нетрудно! Я говорю о человеке, которому досталась добыча. Как его?

— Маврикиус, государь, но при чём тут...

— Он тоже собирается прорываться вместе с Ибелином?

— Нет, ваше сиятельство. Он говорит, что сегодня его счастливый день, ему повезло и ещё должно повезти.

— Дурак.

— Почему?

— Сколько он хочет за лошадь? — деловито поинтересовался князь. — Ведь она не нужна ему, верно? У него есть хороший конь, да к тому же этот Маркус великоват для той кобылы.

— Маврикиус,