– Мне один такой же, – сказал Джо бармену.

– Три стакана сделайте, – сказала Роза.

Бармен смотрел на Сэмми, изогнув бровь. Ирландец, примерно сверстник Сэмми, коренастый и лысеющий. Через плечо он оглянулся на телевизор на полке над баром; показывали всего-навсего рекламу пива «Бэллентайн», но приемник был настроен на 11-й канал, WPIX, где транслировали слушания. Бармен снова обернулся к Сэмми, и в глазах его заблестели злые ирландские искорки.

Роза приложила ладони рупором ко рту:

– Алло! Три бурбона со льдом.

– Не глухой, – ответил бармен, извлекая из-под стойки три стакана.

– И выключите телевизор, будьте любезны.

– Да я не против, – сказал бармен, снова улыбнувшись Сэмми. – Шоу-то закончилось.

Роза выхватила пачку сигарет из сумочки и выдрала сигарету из пачки.

– Сволочи, – сказала она, – сволочи. Мудацкие сволочи.

Это она повторила еще несколько раз. Ни Джо, ни Сэмми не смогли придумать, как дополнить ее выступление. Бармен принес стаканы, все трое быстро их осушили и заказали еще.

– Сэмми, – сказал Джо, – мне так ужасно жаль.

– Да уж, – сказал Сэмми. – Ну что ж. Ничего. Я нормально.

– Ты как? – спросила Роза.

– Не знаю, по-моему, я правда нормально.

Сэмми склонен был списывать такое восприятие на алкоголь, но не обнаруживал ни единой эмоции – во всяком случае, ни единой известной и поддающейся называнию эмоции – в глубине шока внезапного разоблачения и смятения от того, как оно случилось. Шок и смятение: два раскрашенных задника на съемочной площадке, а за ними – безбрежные неведомые просторы, где известняк, и ящерицы, и небо.

Джо обхватил Сэмми рукой за плечи. Роза прильнула к Сэмми с другого бока, и положила голову на руку Джо, и вздохнула. Так они посидели, подпирая друг друга.

– Не могу не отметить, что вы как-то не очень громогласно изумляетесь, – наконец произнес Сэмми.

Роза и Джо выпрямились, поглядели на него, затем у него за спиной – друг на друга. Покраснели.

– Бэтмен и Робин? – изумилась Роза.

– Это грязная ложь, – сказал Сэмми.

Они выпили еще по одной, а потом кто-то – Сэмми не понял кто – сказал, что надо бы возвращаться в Блумтаун, сегодня приедут ящики Джо, и, не пройдет двух часов, из школы вернется Томми. Последовало всеобщее надевание пальто и шарфов, балаган с долларовыми купюрами и разлитым льдом из стакана, а потом Роза и Джо, кажется, отметили, что они идут к дверям стейк-хауса, а Сэмми с ними нет.

– Вы оба перепились, куда вам за руль? – сказал Сэмми, когда они за ним вернулись. – Сядьте в поезд на Пенсильванском. А я попозже отгоню машину домой.

И вот тут они впервые взглянули на Сэмми с неким подобием сомнения, недоверия, жалости, которых он страшился.

– Да бросьте, – сказал он. – Я ж не буду на машине в Ист-Ривер нырять. Ничего такого.

Они не двинулись с места.

– Клянусь вам, ага?

Роза снова глянула на Джо, и Сэмми подумал: «Может, они не просто боятся, как бы я что-нибудь с собой не сотворил; может, они боятся, что, едва они уйдут, я отправлюсь на Таймс-Сквер клеить какого-нибудь морячка». А затем сообразил, что, вообще-то, вполне мог бы.

Роза подошла к нему и раскрыла нестойкие объятия, от которых Сэмми чуть не кувырнулся с табурета. Заговорила ему в ухо – дыхание было теплое и пахло жженой пробкой бурбона.

– С нами все будет хорошо, – сказала Роза. – Со всеми.

– Я знаю, – сказал Сэмми. – Люди, идите уже. Я тут посижу. Протрезвею.

Следующий час он сидел над стаканом, умостив подбородок в ладони, облокотившись на бар. Темно-бурый сардонический вкус бурбона, поначалу омерзительный, уже не отличался от вкуса языка во рту, мыслей в голове, сердца, что невозмутимо билось в груди.

Сэмми сам не понял, что в итоге натолкнуло его на мысль о Бейконе. Может, ожившая память о той пьяной ночи в «Паутау» в 1941-м. А может, единственная розовая морщина, сзади пересекавшая широченную шею бармена. За минувшие годы Сэмми успел пожалеть почти обо всех обстоятельствах своего с Бейконом романа, но до сего дня не жалел о его секретности. Сэмми всегда считал, что скрытность и утайка – самоочевидное и непререкаемое условие и той любви, и теней, каждая бледнее и вороватее предыдущей, которые отбросила та любовь. Летом 1941 года чудилось, будто из-за позора, и крушения, и разоблачения их ждут громадные потери. Откуда ему было знать, что в один прекрасный день все то, что их любовь якобы ставила под удар, – карьера в комиксах, отношения с родными, место в мире – обернется стенами его тюрьмы, безвоздушной, беспросветной цитадели, и надежды на побег не будет. Он давно перестал ценить безопасность, которой некогда так боялся рискнуть. А теперь с него сорвали маску – а также с Брюса и Дика, Стива и Баки, Оливера Квина (это же очевидно!) и Спиди, – так что с безопасностью можно попрощаться. Теперь не о чем больше жалеть, кроме собственной трусости. Он вспомнил расставание с Трейси на Пенсильванском вокзале утром Пёрл-Харбора, в купе первого класса «Бродвейского пассажирского», – как они изображали обыкновенное безмолвное мужское прощание, жали руки, хлопали по плечу, тщательно подстраивали и подгоняли свое поведение, хотя на них совсем никто не смотрел; они тонко улавливали, что́ рискуют потерять, и не дали себе разглядеть, что имеют.

– Эй, рева-корова, – сказал бармен с угрозой – и не вполне насмешливой. – У нас тут в баре рыдать запрещено.

– Извините, – сказал Сэмми. Он отер глаза концом галстука и хлюпнул носом.

– По телику тебя сегодня видел, – сообщил бармен. – Это же ты был?

– Да?

Бармен ухмыльнулся:

– А знаешь, я насчет Бэтмена с Робином всегда подозревал.

– Да?

– Ага. Спасибо, что прояснил.

– Ты, – сказал голос позади Сэмми.

Он почувствовал руку на плече, обернулся и уставился в лицо Джорджа Дебевойза Дизи. Рыжие усы выцвели и поблекли до оттенка заветренного ломтика яблока, глаза за толстыми линзами слезились и пошли розовыми прожилками. Но в них по-прежнему сверкало лукавство и негодование.

Сэмми спрыгнул с табурета и то ли упал, то ли приземлился на пол. Он был не так уж трезв.

– Джордж! Что вы… вы там были? Вы видели?

Дизи как будто не услышал. Он сверлил взглядом бармена.

– А ты знаешь, почему им приходится ебать друг друга? – осведомился у него Дизи. Голова у него теперь мелко тряслась, и от этого он выглядел еще сварливее.

– Чё такое? – переспросил бармен.

– Я спрашиваю: ты знаешь, почему Бэтмену и Робину приходится ебать друг друга? – Дизи достал бумажник и выудил десятидолларовую купюру, неторопливо подбираясь к ударному финалу.