Айхо улегся на бок, положил голову на кулак, снизу вверх посмотрел на товарища.

— Люди… Мне их жаль. Почти все несчастны. Едят много — а все голодны, напиваются, чтобы забыться — а им только горше. Если бы я мог стать чем-то большим, просил бы Сущего — пусть сделает меня прозрачным камнем, в котором горит свет. И чтобы каждый, коснувшийся камня, становился хоть ненадолго счастливым…

— И это все, что ты способен сказать? — прищурил глаза Вьюрок.

— А что еще говорить? У меня нет волшебной силы…

— Ты соображаешь, что нам грозит, или совсем ум потерял?! — не выдержал Вьюрок.

— Не знаю. Я боюсь. Всего — и уйти, и остаться. Почему нас еще не нашли?

Вьюрок и сам боялся об этом думать. Играет, как кошка с мышью?

Вспомнил слова наместника, спросил неуверенно:

— Ты и в самом деле намеревался убить себя? Или же надеялся выжить?

Айхо серьезно вскинул глаза. Не менее серьезно сказал:

— Я не играл, Вьюрок. Но жить… хотел, конечно. Только сейчас я разве живу?

Дождь лил второй день. Вьюрок отлучился поговорить с хозяином домика, а вернулся — Айхо уже не было.

Шел очень долго и очень трудно. А его все не останавливали — вот уже и ступени дома, и коридор; поворот, и другой. На шелке змеятся золотом тканые стебли — а руки свободны. Только золотые цветы держат прочнее веревки.

На пороге не споткнулся — вошел легко и мягко, словно единственно так возможно, и простерся на полу.

— Хорошо, что пришел.

Айхо молчал и не двигался.

— Если хочешь что-то сказать — говори.

Ветер шевелил прядки волос, не схваченных лентой. О чем говорить? Разве только о другом человеке… просить за него.

— Вьюрок, он не виноват… он хотел, как лучше, — чуть шевельнулись губы.

— Все мы хотим, как лучше, Айхо. Он знает, что ты здесь?

— Нет, господин. Наверное, теперь думает, что меня забрали.

— Почему… зачем вы позволили нам уйти?

— Разве?

Йири откинулся к стене, прикрыл глаза.

— Так зачем ты пришел? Устал бояться?

— Потому что тогда сказал… это правда. — И чувствует неуместность этих слов. Будто прощение пытается вымолить.

— И что же мне делать с тобой?

— То, что должно. Только… прямо сейчас, пожалуйста, чтобы не до утра, — добавляет отчаянно и слышит негромкий, неестественный смех.

— Должно — не твое слово!

— Я принадлежу вам. Ваше — стало быть, и мое. Пусть я всего лишь кукла…

—Замолчи! Убирайся отсюда. В Окаэре можешь остаться, но чтобы в городе тебя не было через час!

Это милость или наоборот? Поднимает голову, сжавшись, словно зверек, в которого бросили камень и он ждет второго.

— А… потом?

— Как угодно. Всё.

Поднялся и отвернулся к окну.

— Если вы дарите мне жизнь, то не отнимайте ее в тот же миг… лучше умереть, чем снова — одному! — Руки вздрагивают — какое там смычок, он сейчас и подушку бы не удержал.

— Нет.

Поднялся и вышел стремительно, словно боясь еще хоть немного пробыть здесь.

* * *

Шинори понимал, почему Айхо отпустили — хоть и неприятно было, что преступник остался безнаказанным. Вор. Сколько стараний господин приложил, чтобы сделать из мальчишки хоть что-то достойное… и кому приятно, что все труды пошли прахом? Иные со злости разбивают неудачное творение. Но господин не какой-то ремесленник, не умеющий владеть собой, — он может позволить себе просто выбросить негодный материал и не печалиться о неудаче.

— Позвольте, я прослежу за тем, чтобы он покинул город?

Господин чуть наклонил голову — да.

Айхо стоял во дворе, щурясь от вечернего неяркого солнца — словно сто лет просидел в темноте, и даже неяркий свет бил теперь по глазам. Он пришел сюда умереть. И умер. Только, оказывается, смерть — это не только безжизненное тело и костер.

— Эй! — окликнул его человек со ступеней дома. — Иди на конюшню и жди там. И благодари Небо денно и нощно, что тебе повезло.

Пошел, ступая осторожно, словно канатоходец над головой толпы. Главное не ошибиться, а то упадешь.

* * *

— Позвольте сказать, — голос Ниро прозвенел за плечом. Юноша сейчас казался гораздо старше.

— Ну?

— Вы помните Найли?

Йири шел вперед, не оглядываясь. Прекрасно знал, что этот не отстанет, коли решился. Много он позволяет мальчишке… Спросил сам:

— Что же, и ты начнешь кричать и метаться, если я велю покинуть этот дом?

— Нет, господин. Хотя я привязан к вам и рад быть среди ваших слуг. Но Айхо, Найли и прочие…

— Они — куклы. Послушные сильному — или канону, какая разница.

— А вы?! — сорвалось с языка; весь напрягся, словно его ударить могли.

— И я. Доволен?

Йири искоса взглянул на юношу. Услышанное того потрясло. Но идет, брови нахмурены, голова наклонена, словно упрямый бычок — не поверил. Нет бы прощенья просить — он еще говорить собрался!

— Если — только игрушка, почему он жив, когда остальные расплачивались за меньшее?

— Чего ты от меня хочешь? — не выдержал Йири.

— Айхо — не кукла. И вы это знаете.

— Но он преступник, спорить не будешь?

— Дурак он! — зло и отчаянно произнес Ниро. — А вы… что-то и от него, и от себя хотите. Только чего, сами не знаете. Ведь я понимаю — иначе он был бы наказан, как полагается.

— Сейчас я хочу одного — оставь меня в покое, — Йири положил руку на дверной косяк. — И не забывайся, мальчик.

Ниро так же упрямо стоял со склоненной головой, губы кусал. Потом сорвался с места и убежал.

Да, это не Столица, где слуги послушны и бессловесны, подумал Высокий. И чуть улыбнулся.

Ниро примчался часа через два, бросил на мягкий шаварский ковер знакомый господину тоо — инструмент загудел жалобно.

— Это еще что такое? — отодвинул тушечницу, отложил кисть.

— Вот! И его, и рисунки ваши — в огонь, да? И тень свою, если бы можно было, — в огонь? Оказывать милость — можно, а прощать? Несовершенных, неправильных? Или это слишком сложно для вас, господин?! — почти прокричал Ниро и сел на ковер, потому что ноги отказали.

Йири задумчиво положил подбородок на руку.

— Если покинешь меня, разыщи человека по имени Аоки, с волосами цвета солнечного золота. Вы отлично поймете друг друга… Он был разбойником.