В комнате Катаев лег на кровать…

Позднее в «Кубике» он описал это происшествие — на него «поднял голос один крупный руководитель»: «Я почувствовал головокружение, унизительную тошноту и, придя домой, лег на постель, не снимая ботинок, в смертной тоске, в ужасе, вполне уверенный, что теперь уже «все кончено»… Чувство, что меня только что выгнали из гимназии: сон, который повторяется в моей жизни бесконечное число раз… Мне стыдно во всем этом признаваться, но что же делать, дорогие мои, что же делать?..»

Он боялся за себя и за свое положение? Или же то была именно «унизительная тошнота» вечного ребенка, столкнувшегося со всесильной напористостью взрослого мира?

Вне зависимости от версий и интерпретаций очевидно, что конфликт Катаева с системой углубился, когда в конце 1961 года с эпопеей «Волны Черного моря» его выдвинули на Ленинскую премию. Он ждал, что хоть здесь не обидят. Тем паче в «Литературной газете» многозначительно сообщалось, что книги «явились завершением многолетнего труда, можно сказать, делом всей жизни». Но проза в итоге вообще ничего не получила — дали Чуковскому за книгу «Мастерство Некрасова» и двум «национальным» поэтам — белорусу Петрусю Бровке и литовцу Эдуардасу Межелайтису. Полагавший себя и без того обделенным наградами, Катаев считал, что «прокатили» нарочно и демонстративно, и это, по выражению его сына, «усугубило душевную травму». «Понятно, почему прадедушке так не везло с наградами, — напишет Валентин Петрович через несколько лет в «семейной хронике». — У него был неуживчивый, заносчивый нрав. Он всем насолил и порядочно надоел начальству. По-видимому, это наследственное: по себе знаю».

Наконец, в самом конце 1961-го главным редактором бесхозной «Юности» назначили Бориса Полевого. Он руководил журналом до 1981 года, то есть до конца жизни. В конце 1962-го «Литературную газету» возглавил писатель Александр Чаковский, просидевший на своем посту до 1988 года.

В 1975-м в юбилейной «Юности» Катаев приложил Чаковского, отомстив, вероятно, не столько ему, сколько тому поражению, с которым ассоциировался более удачливый соперник…

«Лисьими шагами, с лицемерной улыбкой на губах, в которых дымилась вонючая сигара, согбенно вошел…» — знакомые с Александром Борисовичем не могли не опознать его в этом персонаже «с мягкой рукой», который «постоянно шьется в сферах». По Катаеву, в 1955-м тот отговорил его печатать Хемингуэя, напугав гневом ЦК, а сам тиснул его в «Иностранной литературе», где был тогда главным. В литературной среде то катаевское эссе вызвало скандальчик. «Чак» ответил письмом-отповедью: «Ты всегда был трусом, Валя…»

Покинув «Юность», сообщает Гладилин, Валентин Петрович «уехал в заграничную командировку, перенес тяжелейшую операцию и заперся у себя на даче в Переделкине».

Действительно, в Париже у него воспалилась предстательная железа. Поначалу он ничего не говорил Эстер, пока к вечеру не почернел. Болезнь была в острой стадии: боль, температура. Французские врачи настаивали на госпитализации. Катаев оказался непреклонен: «Я не хочу, чтобы Советское государство платило за меня Франции». В Москву летел с катетером много часов с вынужденной посадкой в Копенгагене. В аэропорту ждала «неотложка», но предпочел больнице Переделкино, где стало совсем плохо. Началась уремия. Дочь молилась всю ночь на коленях. Чуть позднее были больница и операция. В повести «Святой колодец» Катаев горевал над «мучительно раздувшейся опухолью, аденомой простаты, непрерывно отравлявшей мою кровь, которая судорожно и угрюмо гудела в аорте, с трудом заставляя сокращаться мускул отработавшего сердца. Хоть бы эту опухоль скорее вырезали!».

В июле 1962 года он отправил в ЦК КПСС письмо с надрывными нотками:

«Моих книг почти никогда нельзя найти ни на складах, ни на прилавках книжных магазинов. Впрочем, всем хорошо известно, что «Валентин Катаев писатель тиражный». Таким образом, мало того, что я понес моральный и материальный ущерб, но еще было создано впечатление, что, так как мое якобы «собрание сочинений» уже осуществлено, то с этим покончено. На самом же деле это не так: настоящего собрания сочинений не было, а было только «избранное», изданное семь лет назад ничтожно малым тиражом. Таковы факты. Поэтому я обращаюсь с просьбой восстановить справедливость… Как один из старейших советских писателей я имею на это все права. Осуществление такого собрания сочинений даст мне возможность — пока я жив — тщательно его проредактировать, а также снимет с меня заботу о куске хлеба — необходимость заниматься ради куска хлеба мелкими литературными поделками, без чего мне невозможно будет свести концы с концами, создаст для меня прочную материальную базу и даст возможность в последний период моей творческой жизни спокойно осуществить мои обширные литературные замыслы, к которым я уже приступил. Считаю возможным обратить Ваше внимание также и на то, что собрания сочинений многих писателей моего поколения, например Федина, Леонова, Эренбурга и других, изданы уже два и даже три раза и каждый раз большими тиражами. Почему же относятся так несправедливо ко мне? Надеюсь на Ваше быстрое и справедливое решение».

Несмотря на несколько раз повторенное слово «справедливость», она — в катаевском понимании — и здесь не восторжествовала: полновесного собрания сочинений он тогда не добился.

Конечно, Катаев продолжал отзываться на самые заметные события.

12 апреля 1961 года советский человек первым отправился в космос. «Юрий Гагарин облетел земной шар за полтора часа, а его имя — еще быстрее — в несколько секунд», — писал Катаев в «Московском комсомольце». Он уверял, что появится тот, кто «вырвется за пределы Солнечной системы», и с академиком Петром Капицей и летчиком-испытателем Валентином Ковалевым подписал письмо о создании Музея космоса. Со временем такой музей возник.

В октябре 1962 года началось напряженное противостояние между двумя сверхдержавами, известное как Карибский кризис, мир замер на пороге ядерной войны. Откладывалась поездка в Америку приглашенных Госдепартаментом советских писателей. Катаев с Виктором Розовым встретились с американским послом в его резиденции. По воспоминаниям Розова, «беседу Катаев вел спокойно, с достоинством человека, представляющего великую страну», и в тот час, когда, казалось, боевые корабли неслись навстречу друг другу, дважды хладнокровно повторил:

— Господин посол, вы, конечно, так же, как и я, понимаете, что мы сидим в одной лодке.

Ядерную войну, как известно, отменили. В начале 1963 года Катаев, Розов и переводчица, знаток американской литературы Фрида Лурье, наконец-то вылетели в США. В их распоряжении был целый месяц.

Путешествовали на поезде через всю страну. Изумлялись чудесам техники. Званые обеды, ужины, театры… Глядя на многоуровневые дорожные развязки, Катаев непроизвольно зааплодировал.

Сначала была встреча с молодежью в Хьюстонском университете. «Если бы вы видели и слышали, как блестящ был Валентин Петрович, — вспоминал Розов, — каскад острот, метких вопросов и метких ответов, искренняя веселость… Набито было битком, стояли в дверях. Успех был яркий. Толпа студентов провожала до ворот».