Я НЕ ВИНОВАТ

27-го марта 1955-го года ровно в двенадцать часов дня к нам в отдел заходит нарядчик лагерного пункта с возгласом:

— Встать!

От неожиданности все, в том числе и вольнонаёмные, вскакивают со своих мест, а нарядчик, принимая напыщенный вид, громко, как с трибуны многолюдного собрания, зачитывает телеграмму на моё имя:

— РЕШЕНИЕМ ВЕРХОВНОГО СУДА ОТ 23-ГО МАРТА ПОЛНОСТЬЮ РЕАБИЛИТИРОВАН, СЕРДЕЧНО ПОЗДРАВЛЯЕМ, ТВОИ ДИНЛ, НЭЛЛА, ИРЭНА.

Все семь человек, находящиеся в комнате, — я, Лодыгина, Валентина Тур, Эдельман, Алоев, Костюков — всё ещё стоим.

Несколько мгновений молчим, недоуменно смотрим друг на друга, на нарядчика. И только после его слов: «Что же вы молчите? Не верите? Нате-же, читайте сами!» — скованность исчезает.

Катя бросается ко мне, обнимает, целует. Валя прижимается лицом к моему плечу и смахивает с длинных ресниц непрошеные слёзы. Мужчины жмут руки, обнимают, поздравляют. Женя Костюков обхватывает меня своими длинными руками, отрывает от пола и легко усаживает прямо на стол. Эдельман выражает свою радость фразой:

— А всё-таки вертится, несмотря ни на что, — вертится! Дождались и мы светлого праздника!

Беру в руки телеграмму, прочитываю и перечитываю её без конца — не во сне ли это?

Хочется крикнуть всему миру, всем людям земли: «Я НЕ ВИНОВЕН, Я ЖЕ ВАМ ОБ ЭТОМ ГОВОРИЛ ВОСЕМНАДЦАТЬ ДОЛГИХ ЛЕТ, ИЗО ДНЯ В ДЕНЬ ТВЕРДИЛ ОДНО И ТО ЖЕ — Я НЕВИНОВЕН! А ВЫ НЕ ВЕРИЛИ! НЕ ХОТЕЛИ ВЕРИТЬ!»

А вот я верил, верил в то, что истина всё же восторжествует. Умирал, но не сдавался. Всем своим существом я чувствовал, что время работает на всех нас и на меня, что истина придёт, и никто не в силах остановить её неумолимой, твёрдой поступи!

Не зря мы твердили друг другу, что победим в неравной борьбе, победим, если будем бороться с подстерегающей нас на каждом шагу смертью!

Попав в неведомые мне доселе края, на дно какой-то бездны, бездонной пропасти, окружённой холодной тьмой бесконечной полярной ночи, часто приходил в отчаяние и я, сгибался под тяжестью неумолимого пресса. Надламывалась воля, вера в людей, вера в себя.

И всё же, даже страстно желая подчас физической смерти, я вновь хватался за жизнь, опять цеплялся за неё зубами и… устоял!

Я не виновен, свободен!

Как это звучит гордо, как это ласкает слух, как это размораживает душу и сердце. А как тяжело было сдержать себя и уберечь от сомнений в правоте дела, которому отдана жизнь отцов и дедов, жизнь лучших людей нашего времени. Сомневаться в этом, предать святое дело в безрассудной слепоте, в угоду коварных убийц и палачей — это означало бы сдаться этим убийцам, признать их победу и торжество.

А к этому ведь призывали бандеровцы, власовцы, националисты всех мастей. Как же трудно было уберечь себя от этой грубой и назойливой силы?! Сколько нужно было упорства, чтобы ей противостоять?!

* * *

Возвратившись в лагерь обнаружил, что постель сплошь покрыта белыми прямоугольниками телеграмм — от сестёр, братьев, от родных и близких мне людей. Читал до боли в глазах.

Среди них вторая телеграмма от жены и детей: «Твой вопрос решён 23-го марта Верховным судом Союза полностью твою пользу. Всё закончено. Подробности письмом. Справляйся получении решения администрацией. Бесконечно счастливы. Горячо поздравляем. Телеграф ответ, получение решения, выезд. Крепко целуем, обнимаем, ждём скорого приезда. Дина, дети».

Свыше двухсот пятидесяти поздравлений от товарищей по бараку, жмущих руки, целующих и сжимающих до боли в костях в своих искренних и доброжелательных объятиях.

С телеграммами направляюсь в учётно-распределительную часть лагеря.

— Официального распоряжения о вашем освобождении ещё не поступило. И когда поступит — нам не известно. Ведь оно из Москвы вначале будет направлено в Сыктывкар — столицу Коми АССР, а оттуда уже к нам. А вы знаете не хуже меня, что в это время года сообщения с Сыктывкаром нет — весна ведь, распутица. Ждите — сообщим!

Но радость от этого разговора не уменьшилась. Думалось, ну ещё день, два. Что они значат по сравнению с отбытыми, канувшими в вечность 6205-ю днями!

…В первых числах апреля получил письмо, датированное 27-м марта, от мужа сестры моей жены Александра Ивановича Тодорского, бывшего командира корпуса Красной Армии в годы Гражданской войны, заместителя командующего Белорусским военным округом, начальника Академии имени Жуковского и начальника ГУВУЗа (Главного Управления высшими учебны ми заведениями СССР) после окончания Академии Генерального штаба.

Письмо пришло из Енисейска, где Тодорский находился в пожизненной ссылке после отбытия пятнадцатилетнего заключения в лагерях. В нём он писал: «Сегодня утром получил следующую телеграмму из Москвы от 18-ти часов 47-ми минут 26-го марта с/г: «Митин вопрос разрешён благополучно. Ждём скорого возвращения домой. Счастливы за него, тебя, Машу. Целуем, ждём — Дина». Из этой телеграммы я заключаю, что юридически с 20-х чисел марта ты освобождён, а фактически — получишь освобождение в 20-х числах апреля по прибытии подтверждения и справки об освобождении в Инту.

Поздравляю тебя, дорогой мой. Желаю единственного — доброго здоровья, так как все остальные радости придут сами собой.

Вот только когда — через 18 лет — кончились страдания твои и Дины. Сейчас можно быть твёрдо уверенным в том, что больше уже не повторится беспримерный произвол и мы будем жить спокойно. О себе я имею сведения, что 19-го марта Военная Коллегия Верховного суда СССР рассмотрела моё дело и постановила его прекратить, то есть полностью реабилитировали. По многократным аналогичным случаям имею основания ждать документов примерно через месяц, то есть 20-го апреля. Таким образом, мечтаю на майские праздники быть уже в Москве, а там, даст бог, увидимся и с тобой. Мне придётся триста пятьдесят километров от Енисейска до Красноярска ехать автобусом. Может случиться и такая «петрушка», что в двадцатых числах апреля будет распутица, разливы на дороге. Тогда может задержаться мой отъезд. Навигация по Енисею открывается числа пятнадцатого мая, но я думаю, что всё же выеду автобусом в апреле. Сам понимаешь моё настроение. Итак, дорогой, до свидания. Крепко целую. Твой Саша».

Это письмо в какой-то степени приглушило нестерпимую боль дополнительного пребывания в заключении, несмотря на полную реабилитацию.

Эти «день-два» превратились в двадцать восемь томительных и самых тяжёлых дней в моей жизни. Невиновность доказана полностью, я реабилитирован, но по-прежнему шагаю по проволочному коридору, меня, как и раньше, обыскивают, я не избавлен от подъёма и отбоя. Словом, продолжаю оставаться «врагом народа».

И не пытайтесь, люди добрые,