Именно “алкоголик” и “праздный гуляка”, да еще в донельзя утрированном, карикатурном виде, навязан народу в сериале “Есенин”. В книге, по крайней мере, ситуацию спасают авторские пояснения. Сколько бы ни буянил поэт, Безруков-отец его всегда оправдает; на помощь будут призваны развернутая метафора и высокий слог: “Есенин читал, а людям казалось, что со сцены надвигается гроза. Как летом, в июле или августе, где-то далеко над полем появилось облачко. Оно на глазах потемнело и уж надвигается тучей, охватившей весь горизонт. Черное небо перечеркивают вспышки молний, но грома еще не слышно. Безотчетный страх охватывает тебя всего перед надвигающейся стихией”[1761]. Безрукову-сыну сложнее: он, может быть, и хочет показать “раздвоенность души русской” и ее стихийные порывы, но на деле лишь мечется в истерике или глупо улыбается. Что же получается? Клевета на любимого в народе поэта.

Так битва за Сергея Есенина оборачивается битвой с Сергеем Есениным. Эта подмена характерна для фанатичного есениноведения в целом. В ход идут запрещенные приемы: призывы есенинцев выкопать из могилы есенинский скелет[1762] чередуются с их же истеричными требованиями предать широкой гласности всю правду о поэте. В ответ Есенинской комиссии приходится публиковать документы, которые тактичнее было бы широко не тиражировать, например, подробный акт о вскрытии его трупа[1763].

Так для своих сиюминутных интересов русские антисемиты без видимых усилий приносят в жертву имя и слово сложного, обаятельного и до сих пор нуждающегося в понимании и сочувствии человека.

3

Отказываясь всерьез обсуждать версию об устранении Есенина по тайному приказу советской верхушки, мы совершенно не склонны отрицать определяющей и направляющей роли советского руководства в формировании его посмертной официальной репутации. Показательно, что чуткий Владимир Маяковский воспринял написание стихов памяти

Есенина как “социальный заказ” “поэтам СССР”. “Заказ исключительный, важный и срочный”[1764].

Памятник Есенину, установленный у входа в Дом-музей поэта в Константинове Скульптор И. Г. Онищенко. 1956

Исполнение этого заказа в “траурном” 1926 году почти всегда было так или иначе связано с резолюцией ЦК РКП(б) “О политике партии в области художественной литературы” от 18 июня 1925 года. В пункте пятом резолюции, напомним, специально подчеркивалось, что “перед партией пролетариата стоит вопрос о том, как ужиться с крестьянством и медленно переработать его; как поставить на службу революции техническую и всякую иную интеллигенцию и идеологически отвоевать ее у буржуазии” [1765]. Пути к решению этого вопроса намечались в девятом и десятом пунктах: “Крестьянские писатели должны встречать дружественный прием и пользоваться нашей безусловной поддержкой. Задача состоит в том, чтобы переводить их растущие кадры на рельсы пролетарской идеологии, отнюдь, однако, не вытравливая из их творчества крестьянских литературно-художественных образов, которые и являются необходимой предпосылкой для влияния на крестьянство Отсеивая антипролетарские элементы (теперь крайне незначительные) партия должна терпимо относиться к промежуточным идеологическим формам, терпеливо помогая эти неизбежно многочисленные формы изживать в процессе все более тесного товарищеского сотрудничества с культурными силами коммунизма”[1766].

Памятник Есенину в Москве на Есенинском бульваре Скульптор В. Е. Цигаль. 1975

В свете этих деклараций становятся понятными даже не столько вполне ожидаемые высокие оценки поэзии Есенина, данные в некрологических заметках его друзей и литературных союзников[1767], сколько беспрецедентно лестные характеристики творчества поэта и его личности, прозвучавшие в 1926 году из уст литераторов, добровольно взявших на себя роль толмачей партийных постановлений и инструкций.

Г. Лелевич: “Революция не усыновит Есенина – мистического певца старой Руси, не усыновит она и протестанта против городской культуры и техники. Но она любовно усыновит того Есенина, который благородно, искренне, напряженно пытался понять эпоху, “догнать стальную рать”, согласовать свое творчество с революционной современностью и сломался под тяжестью принятой на себя тяжелой и почетной ноши”[1768]. В. Киршон: “Ты будешь жить, Сергей Есенин. В любимой тобой новой Советской России не замолкнут твои искренние и звонкие песни”[1769]. В. Ермилов, в майском номере ортодоксального рапповского журнала “На литературном посту”[1770]: “Нежно и так прекрасно, так свободно любивший жизнь и все живое, Есенин родил у читателя (так! – О. Л., М. С.) нежное чувство заботливости к нему, тревоги за него, желания помочь ему выйти на настоящую дорогу из кривых переулков “Москвы кабацкой””[1771]. И далее: “Он, – правда, своими особыми путями, – шел к революции он не хотел больше обкрадывать себя и огромную массу так трепетно любивших его друзей”[1772].