Официальные беседы – четыре заседания в течение трех дней – получились еще более бесплодными и в то же время еще более задушевными, чем прошлые переговоры в Вашингтоне. В воскресенье днем Рейган начал, как обычно, с темы прав человека: если бы Горбачев просто разрешил своему народу свободу вероисповедания, то уже стал бы “героем, и почти вся вражда к его стране испарилась бы, как вода на солнце”. Горбачев в ответ заговорил о нищете и расовой дискриминации в Америке, а затем вдруг заявил, что сам “очень доволен” тем, что оба лидера “по-прежнему находятся в дружеских отношениях” и “по-настоящему начинают добиваться доверия между двумя странами”[1440].

На следующее утро Горбачев в том же дружелюбном тоне предложил Рейгану “бесплатный совет”, за который, по его словам, Генри Киссинджер запросил бы “миллионы”. Он сказал, что президента ввел в заблуждение насчет СОИ его бывший министр обороны Каспар Уайнбергер. Горбачев отстаивал собственную точку зрения на космическое оружие и, похоже, раздражался, что Рейгана никак не удается убедить. Впрочем, по воспоминаниям Мэтлока, эти споры “были непродолжительны и проходили без особого жара”, как будто оба лидера “были просто актерами и устало повторяли уже знакомые реплики, зная, что постановка пьесы все равно откладывается до бесконечности”[1441].

Во вторник утром встреча один на один в кремлевском кабинете началась с вручения подарков: Горбачев получил джинсовую куртку с американского Запада, а Рейган – масштабный макет Кремля. Еще Горбачев передал Рейгану письма простых советских граждан, которые дали своим детям имена Рональд и Нэнси. Рейган обещал послать свое фото и фото жены детям, названным в их честь. И привел один пример из американской жизни, который, по его мнению, “очень перекликался с перестроечными планами Горбачева”: одна молодая пианистка, заболев артритом, придумала печь шоколадные пирожные и продавать их дорогим ресторанам и авиакомпаниям. За год у нее появилось тридцать пять наемных работников, и она заработала больше миллиона долларов[1442].

Самый важный демарш Горбачев совершил на первом же заседании: безо всякого предупреждения он предложил подписать совместное соглашение об отказе решать мировые проблемы военным путем, тем самым поддержав идею “мирного сосуществования как общий принцип международных отношений” и признав “равенство всех государств, невмешательство во внутренние дела и свободу общественно-политического выбора”. Само понятие “свободы общественно-политического выбора” было весьма многообещающим: в декабре, когда Горбачев снова упомянул о нем в ООН, в Восточной Европе многие восприняли это как приглашение выйти из советского блока. Однако термин “мирное сосуществование” оставался жупелом для американских дипломатов: долгое время они видели в нем лишь прикрытие для не прекращавшейся холодной войны. Как говорил позднее Саймонс, текст горбачевского заявления наводил на мысль о том, что его писал Громыко. “К тому же, – добавлял он, – возможно, его действительно писал Громыко”[1443].

Президента это не смущало. “Мне нравится”, – высказался он о проекте горбачевского заявления. Неудивительно, что на последнем заседании, в среду утром, Горбачев снова поднял вопрос о подписании этого соглашения, но к тому времени американские дипломаты успели подлить в текст немного воды. “Что же в нем было не так?” – Горбачев возмущенно подался вперед к столу, выставив подбородок и сверкая глазами. В ответ Рейган лишь пожал плечами. Как вспоминал Мэтлок, президент, не желая показывать, что совсем позабыл об этом, предложил устроить перерыв, чтобы обсудить этот вопрос с советниками. Рейган очень хотел пойти навстречу Горбачеву, но его отговорили. Горбачев поначалу наседал на Рейгана, даже высмеивал его за “нежелание применить ту власть, которой он вроде бы облечен”, но в итоге примирился с формулировками, которые предпочли американцы. Спустя много лет Мэтлок спросил Горбачева, почему он тогда представил проект своего заявления, обойдясь без обычной дипломатической подготовки. Горбачев ответил, что поступил так для того, чтобы подтолкнуть Рейгана к принятию собственного решения[1444].

Саммит все-таки привел и к конкретным результатам: оба лидера обменялись инструментами для ратификации Договора о ликвидации РСМД, договорились извещать друг друга об испытательных запусках баллистических ракет, значительно расширить культурный, образовательный и научный обмен, а также достигли соглашений в областях транспорта, науки и технологии, поисков и спасения на море, рыбной ловли, радионавигации, сотрудничества в космосе и мирного использования атомной энергии. Но, как и в Вашингтоне, где публику покорила именно “внепрограммная” деятельность Горбачева, в Москве важнейшими моментами визита Рейгана стали, казалось бы, необязательные эпизоды.

Супруги Рейган встретились с монахами Даниловского монастыря, и там госпожа Рейган задала вопрос: будут ли когда-нибудь верующие и неверующие в СССР иметь равные возможности добиться успеха в жизни? А митрополит Филарет выразил надежду, что после саммита “все подобные вопросы просто испарятся”. Президент встретился в Спасо-хаусе (резиденции посла США) с сотней диссидентов и отказников, которые годами не давали советским властям покоя, на что те отвечали им гонениями и травлей (зато Горбачев в последнее время демонстративно проявлял к ним терпимость). На официальном ужине в Грановитой палате Кремля Рейган подарил Горбачеву видеокассету с фильмом 1956 года “Дружеское увещевание” с Гари Купером в главной роли. Это фильм о семье квакеров в годы американской Гражданской войны. Рейган, решив вкратце изложить сюжет фильма, сказал, что здесь рассказывается о “трагедии войны, о проблемах пацифизма, о благородстве патриотизма и о любви к миру”. (Рейган или не знал, или забыл, что сценариста этого фильма, Майкла Уилсона, внесли в черные списки и отказали ему в праве номинироваться на “Оскара” из-за отказа сотрудничать с Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности.) На ответном ужине в Спасо-хаусе, метя еще выше, Рейган привел слова Иисуса Христа из стихотворения Бориса Пастернака “Гефсиманский сад”, а затем процитировал “Реквием” Анны Ахматовой, посвященный арестам и чисткам 1930-х годов. (Вероятно, на эту поэму ему указали Сюзанна Масси или Джеймс Биллингтон, глава Библиотеки Конгресса США и специалист по русской истории, которых Нэнси Рейган включила в число президентских советников.) Пускай даже речь Рейгана сочинил явно не он сам, многим слушателям его выступление понравилось. “Это чувство ответственности перед Богом, – сказал писатель Даниил Гранин, – произвело впечатление искренности. Непривычно слышать такое из уст политика”[1445].