И, готовый ко всему, он крепко стиснул в руке палку.

Филиппу показалось, что весь мир перестал дышать и вместе с ним ждет того же, чего ожидает и к чему прислушивается и он сам. Ветер замер окончательно. В верхушках деревьев уже не слышалось ропота, и ни один звук не нарушал мертвой тишины. Мгла начинала рассеиваться. Из серого хаоса стали вырисовываться тени. Деревья и кусты принимали определенные очертания, и по небу тянулись последние клочья уже умчавшихся туч.

И все же, несмотря на то, что предрассветный сумрак уже стал заступать на место ночи, Филипп не трогался с места. Он никак не мог заставить себя идти дальше, равно как и возвратиться назад. Нервы ему изменили. Наступила реакция. Теперь уж ему стало казаться несомненным, что что-то надвигается. Он был уверен в этом так же, как и в том, что ночь уже уступала свое место дню. Теперь было уже достаточно светло, чтобы увидеть любое движение даже в пятидесяти шагах, а он все смотрел и смотрел на ту небольшую полянку, по которой пролегал его след. Затем он вспомнил о Селии. Он любил ее. За нее он был готов вступить в бой с кем угодно и не боялся смерти. И все-таки до сих пор она еще составляла для него загадку. Он держал ее на руках, ощущал биение ее сердца у себя на груди, целовал ее губы, глаза и волосы – и она ответила ему тем, что всецело отдалась под его защиту. Да! Она вручила ему свою судьбу, и он благодаря этому ощутил в себе силу того, кто борется за свою собственную жизнь. Но вместе с этой пришедшей к нему силой снова заработали в его мозгу вопросы: «Кто она? Почему ее преследовали в эти самые предрассветные сумерки какие-то таинственные враги?»

И вдруг он услышал какой-то невнятный звук.

Сердце у него остановилось. Он затаил дыхание. То был звук, который еще было трудно отличить от шепота ветра в ветвях деревьев. И все-таки он потряс все его чувства, как взрыв гранаты или удар грома. То было для него, скорее, ощущением чьего-то присутствия, чем звуком.

Филипп оглянулся по сторонам. Все вокруг было освещено. Теперь он мог видеть всю поляну до противоположной опушки – и все-таки не было заметно ни малейшего движения.

– Ум!.. У-ум!.. У-у-ум!.. – донеслось до него издалека.

Филипп тотчас же возвратился к Селии, взял ее на руки и устремился с нею по лесу прямо на север.

– Пора… – сказал он. – Идем! Какая жалость, что на тебе нет лыж!

Он знал, что хижина должна была находиться именно в этом направлении. Доехав до конца леса после пересечения Баррена, Брэм Джонсон повернул почти прямо на юг, и, припоминая последнюю часть пути, Филипп был уверен, что расстояние между обеими хижинами не могло быть более десяти миль. Он только жалел о своей небрежности: надо было бы более внимательно следить тогда за направлением пути Брэма. Но сделанного уже не воротишь.

Здесь снега было мало. Он спустил Селию на землю, и в течение четверти часа они прошли так скоро, как только могла идти она. Филипп был уверен, что это были крики эскимосов и что они пойдут напрямик к тому пункту, где они только что отдыхали, и хотел покрыть максимальное расстояние в те немногие первые минуты, пока враги Селии оставались еще позади. Два раза за это время они останавливались в местах, где их не мог бы заметить никто, и оглядывались назад. Идя вперед, Филипп все время выбирал самый редкий лес и избегал всего того, что могло бы служить для эскимосов засадой.

Так они прошли еще с полмили и вдруг наткнулись на лыжный след.

След!..

Он пересекал их собственное направление под прямым углом, и, нагнувшись над ним, Филипп почувствовал, как вдруг какой-то комок подкатил ему к самому горлу.

След был не эскимосский. И сами лыжи были несомненным изделием белого человека.

Филипп прошел по этому следу с десяток шагов, все время стараясь попасть в отметины прошедшего незнакомца, но это ему не удалось. Человек, который еще недавно здесь прошел, имел шаг, по крайней мере, на девять дюймов шире, чем у Филиппа.

Филипп не мог скрыть от Селии своего волнения.

– Не родился еще тот эскимос, – воскликнул он, – который мог бы оставлять после себя такие широкие следы! Это шел белый или же Брэм!

Селия услышала произнесенное Филиппом имя, встрепенулась, вскрикнула и тоже бросилась к лыжным следам и с напряженным вниманием стала к ним приглядываться. Потом она подняла голову и отрицательно ею покачала. Нет, это был не Брэм! Она указала на отпечаток одной из лыж, затем подняла со снега сухую веточку и, поднеся ее к глазам Филиппа, быстро сломала. Это должно было означать, что одна из лыж Брэма была сломана. Филипп понял. Никаких недостатков в отпечатках от следов не оказалось.

Значит, это был не Брэм!

Некоторое время Филипп простоял в нерешительности. Он знал, что Селия следит за каждым его движением, что она старается определить значительность этого момента по его лицу, и та же неведомая сила, которая незадолго перед этим заставляла его стоять и поджидать врагов, теперь так и подталкивала его к тому, чтобы пойти именно по этому лыжному следу. Друг или враг этот человек, оставивший за собою этот след, но он, во всяком случае, будет вооружен. Мысль о том, что значили бы для него и Селии ружье и несколько патронов, придавала Филиппу еще больше решимости.

– Он ушел на восток, – сказал он, указывая на след. – А нам надо было идти к избушке на север. Но все равно, мы пойдем за ним. Мне нужна его винтовка. Мне она нужна больше, чем что бы то ни было на свете, кроме разве одной только тебя. Пойдем же!..

Будь в нем перед этим хотя бы тень сомнения, она, несомненно, сразу исчезла бы в следующий момент. Позади них уже ясно и отчетливо послышался странный, дребезжащий крик, который уже и раньше доносился до Филиппа издалека, когда он стоял у опушки леса и поджидал:

– Ум!.. У-ум!.. У-у-ум!..

Селия вцепилась в руку Филиппа. Она поняла все не хуже его самого.

Враги следовали за ними по пятам.

– Сейчас предстоит самая большая гонка, – обратился с веселой улыбкой к Селии Филипп. – Нам придется бежать наперегонки. И мы должны опередить. В противном случае…

Селия посмотрела на него, и глаза ее вспыхнули. Он так был спокоен! По его лицу нельзя было заметить ни малейшего волнения. С такой же улыбкой он вдруг поднял ее на руки, и так неожиданно, что она даже слегка вздрогнула. А затем она почувствовала, что ее быстро понесли над снежным простором. Пробежав с нею двести шагов, он снова опустил ее на ноги. Едва успели ее ножки коснуться снега, как она уже во весь дух бежала рядом с ним, держась за его руку, как ребенок.

Однако спроси она у него, что именно он думал выиграть, торопясь так по этому неизвестному следу, – он, пожалуй, затруднился бы ей ответить. Это было похоже на тот его единственный выстрел, который он сделал из пугача Селии в ответ на вооружившуюся против него судьбу.