Слушай, глупенькая, я прочитал-таки твой рассказ… Можешь мне не верить, но я твердо говорю: _х_о_р_о_ш_о! Самое главное — _д_а_н_о: тревога совести ребенка, ты сумела ею захватить читателя. Я не говорю, что рассказ технически совершенный, нет: он вызывает правку, — очень незначительную..! — и ты лично убедилась бы, как ты чудесно совладала с нелегкой задачей. Напрасно ты боишься бытовых подробностей… — они необходимы, как оболочка для души рассказа. Это _н_е_ мое, — черты быта, — это — жизнь русская дала, и оно принадлежит всем. Ты напрасно сжимала: я не понял, кто это Василий… я не увидал лица Александрушки, только ее шершавые руки почувствовал, а каждому лицу, раз выводишь его, надо дать его «вид». Флобер говорил Мопассану: «раз ты даешь извозчичью лошадь, раз упоминаешь о ней, ты _о_б_я_з_а_н_ показать ее… т. е. так дать, чтобы она осталась в глазу читателя из тысяч извозчичьих лошадей-кляч». Это верно. В искусстве за _в_с_е_ — ответственность. Чехов говорил: «если упомянул, что в комнате висело ружье… — для _ч_е_г_о-то упомянул. Значит, ружье должно выстрелить, или что-то с ним будет… — в искусстве ни-чего лишнего!»440 Пустые описания, не имеющие внутренней, органичной связи с _з_е_р_н_о_м, с душой произведения — не нужны! Ты ничего лишнего не даешь, но ты поскупилась на «подробности». Старушенцию юркую дала хорошо, и, вообще, ты вовсе не «первый блин комом»! Поверь же Ване! Обнимаю и целую в губки-глазки, моя хорошая, моя гордячка-самолюбка… о, как ты дорога, как родна-близка мне! Роман? Пиши, милая, все, что хочешь, к чему тянет… я тебе заданий не ставлю… Раз я предложил тебе «тему»… ну, ты увильнула, ты даже чуть заершилась… — «ну, хорошо… будем это считать уроком…» — я помню, как ты губки кривила… как на-дыбки становилась… — ну, Бог простит. В искусстве не должно быть места «гордыне»: оно — всегда ученье, всегда искус. Но ты уж такая страстная… — В твоем последнем письме, — о «розге»… — меня подавляет твое сокрушенье о «грехе»… Оля, ничего грешного не было в твоем письме 4-го. Это же так понятно, мы живые же, мы любим… мы ждем… И ты вовсе не наказана, не за что карать. От тебя мне всегда _с_в_е_т, и в самом страстном в тебе — всегда для меня — святое, чистое чувство, исканье предельной, человеческой _б_л_и_з_о_с_т_и! Разве это — грех?! Оля, я жду тебя, я хочу любить тебя. И я не знаю, когда смогу приехать. Пока я не окрепну, пока не получу уверенности, что не повторятся со мной явления, как случилось это за эту двудневную поездку… — мне было очень стеснительно! — я не отважусь… приехать к тебе, а в глотке будет клубиться кислотой, и беспомощность сделает меня лишь жалким… — нет, я не могу решиться. Но даю слово, — как только уверюсь, что все обошлось, — только бы дали разрешение! — я приеду, не страшась погоды, осени… — ты мне — вечное лето, Олюночка. И не томи себя сомнениями. О, если бы ты была со мной! Ты почувствовала бы, сколько правды в моих словах к тебе, ты бы в глазах увидала _в_с_е. Нет нужды тебе ни в отсечении своей воли, ни в «бесплотности». Ты чудесна, когда ты, — _в_с_я_ _с_в_о_я, свободная, не сжатая самонасильем! _О_т_к_р_ы_т_а_я. Тогда — жизнь, и ты — вся жизненная. Ты должна быть такой, ты — творец. Для меня нет сомнений: _в_с_е_ можешь. Ты жалась, когда писала рассказ, ты старалась, с оглядкой… — о, поверь, как ты овладеешь свободой писанья! Молодец-Олька, выдержала отлично пробу, — уж мне-то верь! И нет мне надобности лгать перед тобой: просто начато, чудесно завершено! Целую, детка, твой ротик, цветочек твой… — о, голубонька моя! Мне больно было читать, — словно ты меня похоронила… ты пишешь: «когда кончится война, и если останусь жива, хочу уехать сперва в Швейцарию, к духовному отцу, потом домой…» _М_е_н_я_ _т_у_т_ _у_ж_ _н_е_т? Да? Похоронила..? Нет..? Тогда… _к_а_к_ же это _т_а_к?

Целую. Твой Ваня, — сегодня — ни болей, ни приступов тошноты. И ел хорошо!!

[На полях: ] Получила духи? Ты — ни слова. Или — пропали?

Сегодня открытка от mr. Tholen: благодарит за книгу.

Я еще не был в St-Genevieve. 24-го я, больной на выздоровлении, служил панихиду в Париже. Поеду, м. б. на этой неделе.

Еще раз: твою землянику в прозрачном пакетике получил и восхитился!

Изволь дать No чулка, — есть настоящие, для тебя я найду, на-шел!! Или я куплю сам, большие, а — цвет? Черный? Светлый, тела? — палевый?

Не пиши мне больше о розах на чтении, — я кляну себя! Никогда не стану говорить правды!!!

182

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

4. VIII.42

Милый Ванюша!

Все это время не могла собрать мысли, покоя не могла найти, чтобы писать тебе. Объяснить все — невозможно, к сожалению, да и трудно. Ты понял бы меня вполне. Я — будто под тяжелым камнем. Не личное это. Многое мне пришлось принять в себя и пережить с «кипящим сердцем»441 (Слова Виктора Алексеевича!). Ну, а теперь вот еще новой тяжестью легла болезнь твоя.

Как ты небрежен со своим здоровьем! Напрасно ты мне ничего так долго не писал о болезни. Знать лучше, чем томиться в неизвестности. Я рада, что у тебя есть такие теплые, отзывчивые друзья, которые, очевидно, смогут и тебе достать необходимое, полезное, то, что другим, м. б., недоступно. Обидно лишь, что поездка твоя так грустно кончилась.

И откуда он, этот несчастный «молодой барашек» (пропади он совсем!) в конце лета сыскался? Только видно для того, чтобы тебе попортить? — это же необыкновенное явление — так поздно! Неудачное меню, что и говорить. После телячьего бульона и угря, — это самое вредное, что можно себе представить. Не виню тебя, что соблазнился, — понятно это. А крем с фисташками! Это же сумасшествие — есть орехи, да еще такие тяжелые! Ну, не бранюсь, однако. Будь же осторожней. Мой отчим, попробовав однажды на Пасхе молодого барашка, чуть не умер. Мы все это помним. Ну, как же теперь? Напиши правду! Я тебя очень бы просила сходить к врачу, и не только к Серову. Нужно, чтобы тебе дали средство против наполнения желудка. Не вызывай искусственно рвоту сам. Спроси врача. Отчиму это запрещали — раздражает стенки желудка. С 25-го по 27-ое (я очень много о тебе думала), у меня был гость — такой же больной (* странно: я верю в «круговую ответственность» — думала: я — ему, а кто-нибудь — Ване!): наш друг