только _р_а_д_а, что караимочка к тебе хороша. Спасибо ей! В жизни так мало тепла, что было бы грешно с моей стороны на это «дуться». Нет, милый Ваня, успокойся, берегись, лежи, отдыхай, не надумывай чего нет. А то мне, право, страшно писать — все ты «вывертываешь».

[На полях: ] Прости мазню. Ненужные строки. Повторилась.

Прости, что своим глупым письмом (4-го) «дала тебе боли (!)», как пишешь ты. Конечно, далека была от сознания этой опасности. Будь оно проклято (!), это окаянное мое письмо! Прости же!

Благословляю тебя, глажу, целую! Будь же пай! Не выдумывай! Не неволю тебя с поездкой. Делай, как тебе лучше! Оля

Крещу, целую. Оля

Будь здоров, Ванечка!

183

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

5. VIII.42 12 ч. ночи

Милый Ванюша,

как истомилось сердце неизвестностью о тебе. Напиши хоть открытку в несколько слов, как здоровье? Лежи обязательно. Попроси кого-нибудь, — неужели никого не найдется, кто бы тебе готовил диету. Остроумнее было бы, если бы караимочка не тебя «обязывала» ходить к ним завтракать, а присылала бы тебе диету с прислугой. Это же пустяк. Невозможно, — знаю я это, — самому больному о себе заботиться! М. б. тебе хоть на некоторое время к «Юле» перебраться, под женский надзор. Это важно, Ваня! Я не знаю условий Ваших там, но, думаю, что возможно все это. Я ломаю голову над тем, как бы устроить тебе это, и… м. б. найду выход.

У меня есть одна знакомая в Париже443, спрошу ее, что можно устроить. Тебе должны готовить обед и следить, чтобы ты кушал, и аккуратно, по часам, чтобы сам не дергался за молоком и т. д. Ты должен иметь покой! Добейся его! Уверена, что если ты поговоришь об этом с Елизаветой Семеновной, то она тебе в этом помочь сможет. Придумай же что-нибудь против посетителей! Ну, Серов-то хоть что говорит? Я не рискую к нему обращаться. И мне некого спросить о тебе. Если тебе трудно ходить на почту, то черкни хоть с Ариной Родионовной открытку. Попроси Серова занести на почту. Но дай же как-нибудь знать! Ванечка, ты ничем не волнуйся, не тревожься. Есть «жестковатые» места в моем письме — от горечи это, горечи твоего «непонимания», — беру в кавычки, т. к. ты конечно, по существу-то прекрасно меня понимаешь, но, видно, какая-то тебя обида глодала? Не обидься, что «брыкаюсь» от «подарков». Это сущая правда, что мне сейчас не до франтовства. И об И. А. не сердись! Ну, брось, дурашка! Дай поглажу тебя, успокою, убаюкаю! Бай-бай!

Я тебе скоро м. б. (если не так тревожно на душе будет) другой рассказ напишу. Он уже в душе сложился. Ну, успокойся! Забудь все, что тебя грызло. Обо мне-то, все ты сам надумал. А все оттого, что мало меня знаешь. Я не похожа на «барынь», которые вполне «взрослые». Я, правда, все еще, будто девочка. Глупо это, но так это. Я боюсь даже «взрослых». Но это совершенно «между нами». Мне совестно! Я робею даже, таких вот «важных». И мне скучно с ними. Я флирта не люблю. Никогда не думай обо мне так. И… панически боюсь всякий раз, если замечаю нечто вроде влюбленности. Какие там «опыты»! Для меня «успех» — никогда не «гордость», а всегда — страдание. Я никем, никогда не играла. Могу за это поручиться. Мне говорили, что я все же меняюсь в обществе, будто бы «кокетничаю», что ли? Но это не верно. Или — невольно. Подсознательно м. б. Часто уверяли, что я такова же и с дамами, вообще, когда оживлена. Это верно, когда мне общество приятно, — я очень оживаю. Но никогда не кокетка. Я _н_е_н_а_в_и_ж_у_ это! Ванечка, если увидимся, то я тебе, смотря в глаза, все, все о себе расскажу, всю мою жизнь (повесть — это тень!), и ты поймешь меня. И тебе смешны покажутся твои упреки мне. Твоя ревность! Верь Оле твоей. Ах, знал бы ты все _о_б_о_ мне! Ты взял почему-то какие-то нелепые черты из этой «повести» и создал то, чего не бывало. Но ты не знаешь, как я еще жила и живу и после, поставленной точки в «повести». Письмо это мое от 4-го — это я, но очень редкая. Почти что никогда такая не бываю. Я искренне писала, но в жизни я не та. И я тебе ручаюсь, что среди женщин, ты нечасто найдешь такую. Я не хвалюсь, — ибо, м. б., даже тут и нечем хвалится, — а наоборот? Не знаю. Но во мне сидит иногда очень крепко это «фанатическое», — «хоть на костер»! И я себя почти всегда сжигаю. Заставляю себя сгорать. Я никогда, ни единого раза в жизни, не позволяла себе забыться, Ваня. Поверь же! Никогда не ревнуй, а еще больше: не пиши, как однажды: «будь только здорова, весела, моя Ольгуна, флиртуй, живи во всю, но будь здорова». Я не ответила тебе ничего на это «разрешение», но оно во мне «[грейтело]». Очень то мне кто-то нужен! Оставь это, глупка! Я очень измучена душевно все это время. Я почти больна (душой)! Читаю «Божественную комедию» — отдыхаю. И еще перечла некоторые вещи Бунина, — его «Розу Иерихона». Где он? Скажи, какой он, какая его жена? Она жива? Или их у него несколько? Он умолк? Или работает? Его вещи прекрасны, но как холодны сердцу! Как далеки! Вот, Бунина бы я тоже «боялась».

Я много читаю за последние ночи, чтобы уйти от тоски. И… так устала! Но я здорова. После письма Шахбагова тревожусь чуть-чуть. Он не верит в «общую» причину кровоизлияний (как-то: avitaminoze, сосуды и т. п.) по той простой причине, что кровь всегда из одной и той же почки. Он думает скорей на камень, — есть такие, которых не видно на рентгене. И тогда, пишет: «оперативный путь — единственный, который даст Вам исцеление».

[На полях: ] Я пью снова травы против камней и посмотрю, что будет. Надо же и v. Capellen верить. Хоть что-то нибудь да дала ему его практика и опыт? Ну, Господь не оставит. Ванечка, молись преподобному Сергию о себе. Берегись, дружок! Это по существу — не серьезно, но мучительно. Блюди диету, сколько можешь! Ах, как бы я тебя выходила! Ну, целую тебя и крещу на сон. Оля

Поздно, хочу спать, не пишу второй страницы! Пиши же! Немножко хоть! Обнимаю. Оль-Оль

184

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

11. VIII.42

Дорогая Ольгуночка, горько писать тебе, но я все вперемежку: два—3 дня сносно, а там