его вой перешёл в сдавленный хрип, спустя четыре удара сердца хрип сменился бульканьем, а ещё через пару мгновений всё было кончено. Сёстры с видимым трудом оторвались от чудесного нектара, истекающего из рассечённых артерий, и снова улеглись на обнажённую грудь мёртвого мужчины.

* * *

— Мёртвый он значительно тяжелее, — просипела Арманда, налегая на грубую верёвку, конец которой был привязан к ржавому кольцу, торчащему из стенки грубого, наспех сколоченного гроба, — Может поможешь?

— Я тащила его на плече от базы канадских морпехов до самого замка. Это двадцать лье. И помощи не просила. Почему ты такая бесстыжая? — Флёр подобрала конец второй верёвки, что волочился по земле, словно дохлая змея и, укоризненно глянув в сторону сестры, впряглась в гроб.

— Далеко нам ещё до кладбища? — спросила Флёр.

Арманда остановилась и, подойдя к гробу, села на крышку.

— Может, нам следовало рассказать ему всю правду?

Флёр села рядышком и обняла сестру. Они сменили свои вечерние платья на повседневную одежду и выглядели как две обычные девушки, не особо заботящиеся о своём внешнем виде. Синие джинсы, футболка и розовые конверсы. Неряшливое каре. Обычные девчонки с чёрными — от края до края — глазищами.

— Тебя мучает совесть, милая? — спросила Флёр.

— Да вроде того, — ответила Арманда.

Флёр встала и перекинула через плечо конец верёвки.

— Не переживай. Мы — дети зла, исчадия ада, поэтому ложь и обман — наше нормальное поведение. Мы всё сделали правильно.

— Ладно, — Арманда присоединилась к сестре, — Так далеко нам ещё?

Они уставились друг на друга и некоторое время просто выжидали. Потом снова потащились вперёд. Две одинаковые девушки в одинаковых драных джинсах, коротеньких футболках и розовых кедах тащили по средневековым улочкам старой Риги огромный гроб. На город, неспешно кружа, падали первые снежинки.

* * *

— Пришли.

Они остановились возле кладбищенских ворот, заржавленных и заросших. Одна из сестёр пнула розовым конверсом массивную створку, но та лишь слегка скрипнула, и осталась на месте, удерживаемая уродливыми побегами опутавших её кустов. Девушка скрипнула в ответ — зубами и с досадой, а потом попробовала опять. Пнула посильнее. Железная калитка, что не открывалась лет семь, распахнулась настежь, с корнем вырывая вцепившиеся в неё растения. Сёстры втащили гроб, и огляделись. Одна нахмурилась, вторая — нахмурилась и поёжилась.

— Плохие воспоминания? — спросила первая.

— Угу, — ответила вторая.

— У меня тоже, — сообщила первая.

— Двести лет прошло, а ничего не забылось. Как вспомню, так мороз по коже, — пожаловалась вторая.

— Такое никогда не забудется. Живой человек забывает муки своего рождения. Но мёртвый вампир — никогда, — поддержала её первая.

Они шли вперёд, по узкой, кривой аллее, что петляла меж покосившихся крестов и скорбных ангелов. Одной из сестёр явно надоело тащить гроб молча. Она сказала:

— Живой человек, узнав про эту часть ритуала, непременно бы спросил: «Неужели, мол, никак нельзя модифицировать процесс обращения? Зачем вам самим эта дичь? Неужто технологический прогресс чужд таким, как вы? Вот мы, люди, чтобы на свет появиться, вскоре мамкину манду и вовсе использовать перестанем. Пробирка, биомешок и вауля — здравствуй мир. Никаких страданий с обеих сторон. Мать и ребёнок — живы и здоровы. И, кстати, почему про этот важный момент ритуала ничего не написано? Ни у Райс, ни у Стокера, ни у Кинга, ни у Лукьяненко...»

— Что за Лукьяненко? — спросила вторая, но ответа не получила, ибо первая вопрос проигнорировала; второй же нравилось тащить гроб в полной тишине, поэтому переспрашивать он не стала: двести лет живёт, не зная Лукьяненко, и ещё, даст бог, двести проживёт, так и не узнав.

— Послушай, Арманда (ура, теперь мы знаем, кто есть кто), — сказала Флёр, уже не слушая язвительные комментарии сестры в адрес всего человечества, — Давай здесь. Возле того безносого ангела. Я устала, и есть хочу. Закончим с этим и пойдём, по городу погуляем. Может встретим кого.

Арманда, пустившаяся в пространные рассуждения о плюсах и минусах роботов-андроидов, что некоторое время назад потеснили всех одушевлённых жриц любви, наконец-то заткнулась и остановилась. Огляделась и согласно кивнула. Место было, что надо. Всё по канонам. Плешивая полянка с одиноким ангелом. Кроме носа, любимец божий лишился правого крыла и левой руки, но его романтическая скорбь никуда не делась. Прекрасное, обосранное птицами, лицо таращилось в пространство грустными мраморными белками. Остальные могилы, толпой сгрудившиеся вокруг, почему-то держались на некотором расстоянии от небесного посланца.

Флёр отщелкнула застёжки и сдвинул крышку гроба.

— Ай ты мой родненький, мой ненаглядненький, на кого ж ты меня бросил, паскуда, — запричитала девушка, заламывая руки над телом мёртвого инквизитора.

Арманда прыснула.

— Тебе не стоило бросать театр, — сказала она и направилась вглубь зарослей, бросив напоследок, — Ты начинай, Флёр, я скоро вернусь.

Флёр взяла лопату, что валялась сверху мертвеца и сморщила свой вздёрнутый носик.

«Начинай, Флёр. Кто бы сомневался. Хоть бы сказала для приличия, что пошла искать вторую лопату. Не надейся, сестричка, на халяву. Половина ямы — твоя. Так что возвращайся поскорее.»

Она поплевала на ладони, размазала друг о дружку, а затем по волосам. Потом размахнулась, и воткнула ржавое полотно в землю.

* * *

Соткен заглушила двигатель, потом стянула через голову армейскую куртку и отшвырнула прочь. Пролетая, та слегка задела Невенку и девушка собралась изречь что-то едкое и грубое, но слова застряли у неё в горле. Грудь, подчёркнутая полупрозрачным бюстгальтером, являло собой само совершенство. Такого бюста она никогда в жизни не видела. А ещё она никогда не видела, чтобы Теофил Рух, польский епископ и единственный претендент на папскую тиару, краснел. Это зрелище доставило ей намного больше, чем невозможно идеальные сиськи.

«Ведьма», — подумала она, сверля кривушку взглядом, — «Ортодоксальная. Фаерболами не кидается, человека в трухлявый пень не превратит, но чары её не менее опасны. Любит одурманивающие зелья. К тому же коварна, безжалостна и мечом владеет, как японский самурай».

Соткен, будто прочтя её мысли, скабрезно усмехнулась. Она открутила крышку пластиковой бутылочки и обильно плеснула из той себе под левую грудь. Её бок рассекала глубокая рана, оставленная кинжалом брата Рагиро. Жидкость протестующе зашипела, превращаясь в кровавые пузыри. Невенка невольно поморщилась, Соткен лишь слегка прищурила свои глаза — серая сталь потемнела; малюсенький, с булавочный укол,