Глава 1

Жутко кричала раненная лошадь. Так кричат люди, изнемогающие от боли и страдания. Крон Руссо побывал не в одном десятке жестоких сражений, но подобное слышал первый раз. Этот крик, полный жгучего мучения, неимоверно досаждал, а передвигаться по полю, заваленному телами людей и животных, оказалось и так невыносимо сложно. Его жеребец постоянно оскальзывался в ржавой жиже земли, впитавшей галлоны пролитой крови.

— Это не демоны, — произнёс клирик, едущий по правую руку от Руссо, — На них не действует священный огонь.

Священнослужитель прикоснулся губами к серебряному пентагону, висящему на тонкой, сморщенной, как у ощипанной курицы, шее:

— Будь это демоны, мы бы сожгли их и сражение закончилось.

— Но это и не люди, — рассеяно ответил Руссо.

Он с отвращением разглядывал распростёртые тела в покореженных шипастых доспехах: некоторые трупы были без шлемов, их внешность внушала ужас:

— Откуда взялись эти твари, как вы думаете, святой отец?

Клирик лишь шумно высморкался в ответ. Сзади раздался сдавленный крик, что-то тяжело шлёпнулось в грязь. Они развернули коней — жеребец глашатая сидел на крупе, сам всадник барахтался рядом, силясь высвободиться из запутавшихся стремян. Маркграф Крон Руссо, парламентёр Его Величества, подъехал ближе и подхватил флаг переговорщика. Белое полотнище мира превратилось в мокрую бурую тряпку. Он тронул поводья, и его скакун снова поплёлся вперёд — туда, откуда кричала проклятая кобыла.

Меч, вонзённый в землю; копьё, торчащее из тела; раненный, что стонет, прижимая окровавленные ладони к пустым глазницам. Рваное знамя, удерживаемое сидящим трупом, черные туши мохнатых лошадей, а среди них одна — с разорванным брюхом. Она силится подняться на ноги, но задние копыта не слушаются, из раны длинным жгутом свисают кишки. Это она кричит.

Крон Руссо спешился и обнажил меч. Кобыла перестала орать и покорно пригнула голову.

— Нам в другую сторону, Ваша Светлость, — беззубый рот священника кривился мерзкой ухмылкой, — Они уже встречают нас.

Маркграф вытер клинок о чёрную тушу, спрятал его в ножны и тяжело запрыгнул в седло, подняв тучу брызг.

— Говорить буду я, — бросил он клирику, — Вы, отче, вовсе молчите, если хотите вернуться живым. А лучше всего, пойдите прочь немедленно.

Он поднял повыше древко флажка и двинулся вперёд, туда, где в сумрачном мареве дымящейся земли угадывались расплывчатые силуэты воинов в причудливых доспехах, напоминающих чешую дракона.

* * *

— Вам удалось узнать, где держат маркизу? — голос Алетеи, моей наложницы и придворной ведьмы, дребезжал старческими нотками.

Но ей это шло. Алетея старела красиво: могла бы покрасить волосы охрой, натереть щёки и губы соком шелковицы или кровью, но ведьма предпочитала не скрывать свой возраст. Пепельные сальные космы, спускающиеся до колен, она никогда не расчёсывала. Однако выставляла напоказ свою грудь, ничем не стеснённую, высокую и всё ещё волнующе упругую. Мне нравилась эта женщина. Под подолом её рваного рубища, разрисованного невнятными рунами и увешанного косточками, перьями и прочими зловещими фетишами, скрывалось бледное и худое, как у подростка, тело: узкие бёдра, маленькие ягодицы и курчавый рыжий куст волос промеж пары невозможно длинных ног. Её прелести сводили меня с ума.

— Нет, госпожа, — разведчик чуть ниже склонил свою голову; десятки чёрных кос скользнули вниз, упав на его вытянутую волчью морду.

Потом поднял. Тонкие бескровные губы кривились недобрым оскалом; он скорее шипел, чем говорил:

— Но мы скоро узнаем. Найти предателей в стане врага никогда не составляло труда. У нас есть свои люди в замке, и они не сидят сложа руки.

— Гильве Коракс! — моя советница щёлкнула в воздухе когтистыми, как у коршуна, пальцами, привлекая моё внимание, — Что ты уставился на меня? Тебе не интересен рассказ твоего лазутчика?

Безобразно отросшие ногти, шикарные сиськи и скрипучий голос — это ещё не все достоинства моей Алетеи. Она — весьма сильная колдунья. Искушена в древних, проклятых ритуалах и не чурается заигрывать с высшими демонами. Может проклясть, отравить, наслать мучительную болезнь. Способна вылечить раны и хворь, снять порчу и даже вырвать гнилой зуб. Но и это не всё. Старая карга умна, коварна, смертельно опасна и безмерно предана мне. Это я спас её от костра. Три года назад. Вырвал из рук святых клириков. С тех самых пор она доказывает мне свою любовь и благодарность каждую ночь. Больше всего мне нравится, когда она делает это ртом.

— Гильве! Прекрати пялиться на мою грудь. Ты слышал новости?

Она невыносимо дерзка. И это мне по нраву.

— Милорд, — произнёс я, — Повтори это.

Угловатое, будто вырезанное из дерева, лицо ведьмы сморщилось, как мордочка лисицы, отведавшей тухлятины.

Глаза разведчика — жёлтые, с вертикальными, как у змеи, зрачками, внимательно следили за колдуньей. С его потемневших, кривых клыков свисала нить вязкой слюны.

— Милорд, — послушно повторила она.

Слегка поклонилась и замолкла. Воин перевёл взгляд на меня. Я небрежно махнул рукой, отпуская его.

— Теург! — мой окрик остановил лазутчика на пороге.

Он медленно обернулся и жуткая морда вновь оскалилась — разведчик улыбался.

У меня примерно семь тысяч воинов. И я знаю каждого из них по имени. Мои солдаты ценят такое отношение.

— Позови сюда мастера Хьёрра и командиров пятой и шестой когорты. И принеси нам солдатского сидра. Неразбавленного. Пару бутылей. Больших бутылей, солдат.

— Йотте д’Хатт! — Теург ударил себя в грудь рукой, затянутой в проклёпанную кожу, и вышел прочь.

— Прекрасные новости, милорд Гильве, — ведьма кривлялась и явно злилась.

Я проигнорировал её сарказм.

— Надо было покончить с маркграфом ещё полгода назад. А теперь этот наглец поднял руку на прямого потомка старших богов и пролил древнюю королевскую кровь. У меня в голове не укладывается: подонок посмел убить маркиза Торколя — младшего брата короля. Но самое вопиющее — он забрал себе его дочь — Лауру, которая обещана тебе, Гильве. Забрал за неделю до обряда. Это — прямой вызов.

Ведьма немного помолчала, её ноздри раздувались от негодования.

— Тебе придётся самому с этим разбираться. Король и пальцем не пошевелит. Он боится маркграфа. И, похоже, боится больше, чем тебя.

Я встал со своего табурета, что стоял возле громоздкого и неудобного