Пусть они все полежат там. Я больше никого не выдержу, думала Нелл, поднимаясь по лестнице в рубку.

Лестница была бесконечной и крутой, как скальная вершина. Нелл думала, что упадёт или уснёт где-то на середине, но нет.

Из рубки открывался вид на заснеженную равнину. Прожекторы не горели, и долину, засыпанную чудовищно холодным и очень-очень белым углекислым снегом, освещали лишь бледное сияние небес и, сквозь поредевший снегопад, свет соседней планеты, газового гиганта. Кое-где равнину вспарывали скалы. Нелл видела свой ровер, замерший с откинутым кожухом. Он показался ей маленьким, неуклюжим здесь, посреди чужого мира, но она была остро благодарна ему — даже такой, он вынес её оттуда, выдрал, только сам не дошёл.

Зато я дошла, медленно, сонно подумала Нелл. Она знала, что скоро, после пережитого и под действием лекарств, она отключится, она жила уже на каком-то третьем дыхании, когда усталость становится не помехой жизни, а формой этой жизни, но она не была железной, не была киборгом.

Разве что чуть-чуть.

Семь лет назад, во время пожара на космической станции, она потеряла пятьдесят процентов кожи, получила ожог слизистой и рассталась с одной рукой. Теперь всё это заменяли ей полимеры и композиты. Только потому она смогла дышать в местной ночи, только потому не обморозила лицо и руки. Потому он не смог отбить её замах. Приводы искусственной конечности выдержали всю силу Изморози. Нелл понимала, что, скорее всего, повредила что-то и в руке, и в живой ткани плеча, но это было не важно, это было поправимо, как и разошедшаяся на лбу линия между живой кожей и искусственной.

И прежде чем упасть в кресло и отключиться, Нелл подошла к передатчику и вбила код, короткий и общепринятый в таких ситуациях. Как только он достигнет ближайшей станции, засуетятся люди, наполнится слухами и приказами сеть, оживут дюзы — цепкая машина Корпорации придёт в действие, и через какое-то время корабли с медиками, военными, с агентами ELI явятся сюда.

Могучий код. Но простой.

Четыре. Нелл нажала всего одну цифру и ввела подтверждение, сопроводив его своим идентификационным номером, зашитым в память. Ситуация четыре, технический офицер Унельма Миккельсдоттир.

Нелл вдавила клавишу отправки. Тихий короткий возглас зуммера, подтверждающий передачу.

На деревянных ногах Нелл дотянула до капитанского кресла и рухнула в него, закрыв глаза. И наступила тишина. И темнота.

Глафира

«Глафира» — транспортный корабль, недавно вернувшийся на Таглу с далёкой Земли. Странно: на борту никого нет, бортовые журналы повреждены, а «Ермил», корабль военных, пристыковавшийся первым, не подаёт признаков жизни. Все как будто исчезли… или нет?

2014 г.

Им обоим не нравилась темнота за створками. Густая, масляная, и какая-то грязная. Казалось, она вот-вот потечёт из щели, как мазут. Луч фонаря елозил по рифлёному полу, рождая тусклые колкие отблески. Дальше не видно было и этого, словно на пол тоже налипла тьма.

В окружающем мраке стоял глуховатый, с призрачным эхом, рокот. Иногда казалось, что это не шум самого корабля; что это возится и мычит кто-то огромный там, в темноте.

— «Арвид», ответь, вызывает Северин. — Тишина и фоновый шум, в котором можно услышать всё, что угодно. — «Арвид», ответь, у нас проблемы.

— Сеееееиии шшшттттииииём, Сшшшшшсссшшшшня?

Северин ругнулся и отключил рацию. Нужно было ждать окна, хоть убейся.

Вынужденное радиомолчание раздражало. Обычно Северин не замечал за собой склонности к разговорам, и чужие голоса под шлемом не любил. Они напоминали ему крошки за воротником, свитер с колючим горлом, зуд недельной щетины и прочую дрянь. Но сейчас, здесь, он готов был признать, что людского присутствия, хотя бы в аудиоформате, ему не хватает.

А чтобы поговорить с Оксаной, приходилось прижиматься шлемом к шлему — на ближней дистанции связь работала почти так же паршиво.

Старый корабль был безлюден, по крайней мере грузовые палубы, по которым они шагали сорок минут, пока не упёрлись в заклинившую дверь.

Это были объёмистые, пустые помещения, занимавшие в кормовой части почти всё пространство, от борта до борта. Стены, расчерченные проводкой, сварными швами, ребристыми креплениями для дополнительных настилов, терялись в темноте; луч фонаря едва добивал до них. А за ними, за слоями термоизоляции и композитами обшивки, был космос. Глубокий, открытый, как ни назови. «Глафира» пришла оттуда, из-за границ системы.

Здесь не было следов человеческого, а хоть и нечеловеческого, присутствия. На решётках перекрытий лежала пыль, и на ней отсутствовали отпечатки ботинок. Значит, команда «Ермила» сюда не добралась.

Хрен знает куда все делись, подумал Северин, и в очередной раз протёр манжетой перчатки стекло шлема. Военные уже около четырёх часов не выходили на связь. А во время последнего сеанса велели ни за что не подниматься на борт «Глафиры» без скафандров и не дышать её воздухом. Поэтому и Северин, и Оксана пользовались только баллонами, заблокировав внешние очистные фильтры, позволявшие забирать кислород снаружи.

Вообще-то Северин знал обо всём этом лишь со слов капитана — запись им никто не прокрутил, что было несколько странно, но, с оглядкой на военное присутствие — ожидаемо, пусть и несправедливо. Вот и думай, размышлял он. Велели как — с пояснениями, без пояснений, сдержанно, но настойчиво, или с криками на последнем дыхании? Не хотелось так думать о военных, но почему-то ведь теперь они молчали.

В скафандре, хоть и дешёвом, конечно, он не ощущал никакой внешней температуры, а термометр на запястье уже месяца три как сбился и ничего толкового не показывал, но… Если полумрак грузовых палуб казался холодным и сухим, то темнота в узком проёме раздвижных дверей почему-то выглядела затхлой и тёплой. Наверное, потому что там не было этих тусклых зеленоватых огней, сдыхающих под сводом, холодного пыльного блеска силовых ферм, серого ячеистого настила палубы, железного пунктира косо свисающих цепей. Северин пока не чувствовал поплывшего вектора притяжения, а вот крюки лебёдок уже начали отклоняться — генератор гравитации, который зависел от основной силовой установки, давал сбои.

Северин перестал светить в проём — всё равно без толку, фонарь-то ещё просунешь, а шлем уже никак — и отошёл влево, к ручному вороту, который они с Оксаной так и не смогли сдвинуть, как ни налегали на ручки по краям кольца. Махнул напарнице рукой, — мол, не вышло, ждём; прислонился стальной переборке, и стал смотреть наверх, в покачивающуюся, располосованную сталью темноту.

Корабль не молчал ни минуты. То был глухой в разреженном