— Да что ты за ворожея? — страшно хрипел Блуд Чадович. — Не ворожея ты, только лишь славу такую о себе распущаешь! Тебе что велено было?.. Свадебную поруху отвести!.. Да ты не коротай шеи, не коротай — протягивай шею-то, коли виновата!

Однако шеи Чернава протягивать и не думала. Ишь, расшумелся! Скажите на милость, воевода какой!.. Да у нее у самой, ежели на то пошло, муж — чуть-чуть да не розмысл!..

— А вот и неправда твоя, боярин, — несколько визгливо отвечала она, отважно не отводя взора. — Кто тебя просил свадебку на другой день переносить? Я, понимаешь, все хоромы осмотрела, притолоки все обмела, метлы сожгла… Князюшка вон без устали стручок о девяти зернах за пазухой носил — ради племянницы твоей с женишком!.. А ты взял вдруг и все, почитай, расстроил! Это что же теперь? Начинай сначала, где голова торчала? Вереи скобли, черных собак со двора выгоняй? О какой ты свадебной порухе, боярин, говоришь, коли свадьбы не было?..

Князь теплынский Столпосвят недвижно, якобы утес замшелый, восседал на резном стульце с высоким прислоном и, сердито вскинув мохнатую бровь, слушал неумильные эти речи.

— Ох, боярин… — молвил он наконец, и напевный рокочущий голос его, без усилия наполнив горницу, отдался во широком дворе за отверстым окном. — Не видал я такого ума, как твой: либо уже, либо шире… Нашел, понимаешь, виновную!.. Али с Кудыкой Чудинычем меня чаешь поссорить?.. Что морщишься?.. Высоко взлетел твой древорез — вон Завид Хотеныч в розмыслы его прочит, кидало пристрелять доверил… Да и о том ли сейчас, боярин, речь? — Столпосвят вздохнул, помолчал, качнул головушкой и вопросил озабоченно: — Ну, а жених-то? Грек этот самый, Серьга… Знает ли?..

— Завтра узнает… — кряхтя, отозвался боярин. — Утром приплывет на кораблике с запасными частями от кидала — тут же сам все и узрит…

— Худо… — помрачнев, прогудел князь. — Осерчает ведь, а? За каждую железку, небось, цену заломит втрое-вчетверо… А то и вовсе с досады Всеволоку продаст!.. А нам сейчас за греков обеими руками держаться надо…

Осторожно стукнув дверным кольцом, в горницу вошел старый седатый храбр Несусвет.

— Ну? Что? — с надеждой повернулся к нему боярин.

Несусвет беспомощно развел кольчужными рукавицами.

— Заробел Нахалко-то… — виновато сказал он, — Докука этот, катись он под гору, рогатину ему, вишь, в окно показал… Полезешь, говорит, как раз на рожон и вздену… Ну, Нахалко, стало быть, и того… и заробел…

— А снизу достать не пробовали? — посопев, спросил боярин.

— Да как же достать-то? — вскричал в отчаянии седатый храбр Несусвет. — Лесенки все коротки, да и упереть не во что…

Боярин крякнул и вопросительно посмотрел на Столпосвята.

— А почто дверь не высадите? — с любопытством осведомился тот.

— Да так поначалу и хотели, княже, — с неохотой отвечал ему Блуд Чадович. — А она, вишь, пригрозила, что, ежели начнем дверь ломать, то они оба рука об руку в Мизгирь-озеро бросятся… Да еще, говорит, хоромы подпалю напоследок… Ладно, ступай, Несусвет…

Старый храбр поклонился и вышел. В тревожном молчании все прислушались к топоту, лязгу и крикам, доносящимся со стороны осажденной храбрами светлицы, где Шалава Непутятична со своим сердечным дружком держала оборону не на живот, а на смерть…

— Ну, хоромы — это еще не страшно… — раздумчиво заметил князюшка. — Хоромы и отстроить недолго… А вот кидало… — Вскинул дремучую бровь, покосился на сердито скучающую Чернаву. — А ты-то, ворожея, что молчишь? Поруху свадебную, понимаешь, отвести не смогла, а теперь даже и советом пособить не хочешь…

Чернава пожала плечами.

— А что ж тут советовать, княже? Отдай ты боярышне Докуку, да дело с концом!

— Ишь ты, как у тебя все просто!.. — с невеселой усмешкой укорил ее князюшка. — Жениху-то тогда отказать придется… Греку!..

Чернава в недоумении воззрилась на Столпосвята.

— Зачем же отказывать, княже?.. Не надо ему отказывать. Играйте свадебку, как мыслили… Одно другому не помеха. Муж — мужем, а Докука — Докукой…

Изрядно подрастеряв с той памятной лютой ночи хозяйскую надменную стать, Бермята и Вражина вели себя ныне с теплынцами чуть ли не заискивающе — чуяли, лоботесы, что вот-вот минет их златое времечко. Задерживать изделие на перевалочной лунке было им запрещено распоряжением самого Родислава Бутыча, так что становилось совершенно непонятно, зачем они вообще нужны здесь, под землей. Робко потоптавшись вокруг готового к прогону солнышка и дерзнувши издать некое одобрительное покряхтыванье, оба поспешно удалялись в свою клетушку где, расстегнувши голубые, слегка уже полинялые зипуны, извлекали в тоске из-под стола извечную нашу сулею доброго вина.

Видно, Родислав Бутыч просто о них забыл. А вот вспомнит ненароком — да и погонит в три шеи из преисподней: возить, как встарь, золу — только уже не с Теплынь, а с Мизгирь-озера. Эх, жизнь… Улыбнулась единожды да и отворотилась снова…

За стенами клетушки постоянно слышались глухие удары и скрежет, причем оба прекрасно знали, кто это там и зачем содрогает недра земные. Теплынские землекопы из погорельцев пробивались к промежуточной лунке, насыпали наканавники, укладывали дубовые ребра и уплотняли щебень, топча его тяжкими двуручными чурбаками…

И вот однажды ночью что-то разбудило Бермяту с Вражиной… Вообще-то спать им о ту пору не полагалось — каталы Люта Незнамыча вот-вот должны были подать изделие на осмотр. Но приунывшие сволочане давно махнули на службу рукой и часто даже не вылезали из клетушки, чтобы хоть для виду оглядеть светлое и тресветлое наше солнышко…

Итак, оба привскинулись на лавках, переглянулись тревожно и вдруг уразумели: шум за стеною смолк. Означать это могло лишь одно — земляные работы завершены.

Бермята с Вражиной выскочили наружу и со всех ног кинулись к участку осмотра. Четное солнышко уже громоздилось в лунке, но теперь справа его нежно овевал прохладный дневной свет, нисходящий из покляпого ведущего к кидалу отнорка. На стыке двух участков с напряженными рожами стояли каталы Родислава Бутыча. Ждали, что произойдет дальше. Передадут им изделие или же укатят вверх по новому рву?..

— Ну, чего рты поотворяли?.. — прикрикнул на них угрюмый сотник теплынцев Чурыня Пехчинич. — Принимай давай!..

Сволочане перевели дух и мигом канули с лампами во мрак, разбираясь по рабочим местам. Теплынские каталы вышибли из-под изделия клинья, и превеликое дырчатое ядро размером с двупрясельный дом медленно двинулось накатанной старой дорогой, тяжко ударяя броневой заплатой о дубовые ребра и с каждым переплевом пути наращивая прыть. Может, показалось, но на этот раз бездна выла и грохотала с каким-то особенным надрывом…

Из сволочан перед лункой остались теперь лишь Бермята да Вражина.

— Ну, что, други?.. — неожиданно по-доброму, словно бы затосковав перед разлукой, обратился к ним Чурыня и даже приобнял обоих за плечи. — Не поминайте лихом…