Чернава подошла к столу, приостановила колебало и, заботливо подмотав сыромятный ремешок, вновь дала ход снарядцу. Снасть — пустяк, да честь велика… Как-никак сам Лют Незнамыч удостоил, второе лицо теплынской преисподней!.. Ну да и мы теперь не в десятых ходим…

Вот ведь дурацкое счастье-то! А сколько раз кляла себя на чем свет стоит, что связалась с этим невзрачным хитроватым мужичонкой! Гляди ж ты, как оно все обернулось…

Отныне — никакой ворожбы, никаких гаданий… Пусть теперь ей гадают, Чернаве. Плавно, словно из милости пола башмачком касаясь, подошла бывшая погорелица к растворенному оконцу косящатому. Вот они, Навьи Кущи… Благолепие… Виднеются напротив двупрясельные хоромы розмыслихи Перенеги, — высокий чердак, кровля кокошником… А вон и дом Люта Незнамыча… Надо бы женушке его тоже какой-никакой подарок послать…

Тут солнце брызнуло напоследок сквозь зыбкую листву осин и кануло в Теплынь-озеро…

* * *

Отгорел последний день царства берендеев. Пала темная ночь на городки с пригородами, на села с проселками, на слободку древорезов, на избушку летописца, забытого впопыхах на малом островке посреди пограничной речки Сволочи… Затеплились в оконцах лучины. Отпраздновав княжий указ, утих, разбрелся по домам улицкий люд.

Зато под землей закипела незримая работа. Никогда еще не налегали с таким рвением на весла ватаги чальщиков, не махали лопатами выгребалы… К великой дыре в крутом берегу Теплынь-озера опорожненное изделие подали гораздо раньше срока. Да и как иначе? Одно у нас теперь солнышко, один свет ясный…

Метался по наканавнику сотник Мураш Нездилыч, самолично проверяя людишек и снасти. Чуть что не так — заходился в крике:

— Нажир, морда твоя варяжская! Ты где сейчас должен быть? Я т-тебе дам — по нужде! А ну давай обратно!..

Трезвый, ясный, как пуговка, смазывал дегтем уключины оцепов старший наладчик Ухмыл. Бревна на всех семи заставах кивали, стоило пальчиком до них дотронуться.

Задержки не случилось нигде: ни на извороте, ни на участке Люта Незнамыча. Прогнав добросиянное до конечной лунки, за которой каменщики все еще возводили стену, отделяющую одну преисподнюю от другой, выкатили по отнорку и, взгромоздив в черпало метательной машины, начали загрузку. Розмыслы то и дело бегали к башенкам греческих часов узорного литья. Все равно получалось, что даже в лучшем случае ночка выпадет довольно долгая…

— Значит, будем калить пожарче, — процедил Завид Хотеныч. — Не латаное, чай, не прогорит…

Осунувшийся Костя Багряновидный в который уже раз выверял прицельную снасть и бранился по-гречески. Завалка шла вовсю. Дивные творились дела на берегу речки Сволочи. В желтеньком свете масляных ламп мелькали перекидываемые из рук в руки вязанки резных идольцев, исчезая в отверстых топках. Сотник завальщиков время от времени вылезал из добросиянного наружу и подбегал к розмыслу с докладом: середка — загружена… промежутки — загружены… запальные чуланы — загружены…

Наконец чумазый работный люд покинул изделие, сотник провел перекличку, после чего все топки накрепко замкнули. Солнышко было готово к пуску.

— Как там у тебя, Костя? — окликнул Завид Хотеныч.

Грек закатил глаза, вскинул плечи и растопырил пальцы. Дескать, что мог — то сделал…

— У тебя, Кудыка?

— Да вроде все в порядке, Завид Хотеныч… — отозвался тот, выглянув из-за чудовищного, взведенного до отказа крутила.

— Начинай… — буркнул розмысл и как бы невзначай бросил взгляд на черный, утыканный мелкими серебряными гвоздиками восток.

Гордый и взволнованный Кудыка Чудиныч выбрался на помост и повернулся к метательной махине. Думал ли он когда-нибудь, мог ли себе представить, что по его слову прянет впервые в теплынское небо светлое и тресветлое наше солнышко!.. Вот оно, добросиянное, грозно темнеет в желтоватом полумраке, угнездившись в ковше кидала, превосходящего величиною все творения рук человеческих, включая боярский терем и даже причальную качель, что на Теплынь-озере…

— Всем отойти за черту!.. — несколько сдавленно велел Кудыка. — Никого не осталось?..

— Да вроде никого…

— Давай запал!

Вспыхнули смоляные светочи. Ватага запальщиков, рассыпавшись кольцом, двинулась к изделию сразу со всех сторон. По броне забегали красные отсветы.

— Первая тяга — пошла…

— Вторая тяга — пошла…

— Третья — пошла…

— Четвертая…

— Пятая…

Чудовищная громада солнышка оживала. Из поддувальных дыхалец потекли ужами тяжелые струи дыма. Это занимались в запальных чуланах первые связки резных деревянных идольцев. Еще немного — и пламя загудит, заревет, взъярится, добравшись до плотно набитых чурками промежутков. Броня порозовеет, пойдет пятнами — и наконец, раскалившись, воссияет алым утренним светом…

Кудыка почувствовал, что плачет, и утер слезу кулаком.

— Пускальщики, к вервию!.. — приказал он, кое-как совладав с перехваченным горлом.

Пятеро рабочих отступили подальше, натянув толстую, как запястье дюжего мужика, веревку, привязанную к первому звену цепи пускового рычага.

Вокруг уже гасили греческие стеклянные лампы, чтобы не жечь зря масло. В розовом сумраке бродили смутные тени. В недрах превеликого железного ядра все громче рычало пламя…

А что у сволочан?.. У сволочан было по-прежнему черно.

Так им и надо, сволочанам!..

С каким наслаждением перевешал бы я всех политиков, не будь это политической акцией!

Великий Нгуен

Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов?

Не войском, нет, не польскою подмогой,

А мнением: да! мнением народным.

Александр Пушкин

Кого только нету на Руси — колдуны-демократы, митрозамполиты, комсобогомольцы. И у каждого своя нечисть. У кого — заморские гоблины, у кого — родные домовые. Домовым на Руси всегда жилось несладко, но бедняге Анчутке пришлось уж настолько солоно, что порешил он бежать за кордон. Короче, эмигрировать. В сомнительной компании протопарторга Африкана, невинной жертвы гнусных политических интриг. Но… попали наши беженцы из огня да в полымя. За кордоном-то — дела еще почище. Тут вам и криминальные местные домовые, балующиеся на досуге рэкетом, и нахальные гремлины на крутых «шестисотых», и лихая террористическая организация «Ограбанкъ». А Африкана так и просто считают засланным спецагентом. Но несмотря ни на какие вражьи происки, все непобедимее реет над протопарторгом, как гордое красное знамя, таинственная алая аура…

А вот любопытно, жилось ли когда-нибудь сладко русскому домовому? Ой, нет… Разве что до Крещения Руси, но о тех замшелых временах никто уже и не помнит — столько даже домовые не живут.