По окончании приема Жозеф Бонапарт сказал Наполеону: «Ты всех заставил дрожать»[1681]. Может быть, и всех - кроме англичан. Граф Гоуксбери был только рад выставить именно Францию зачинщицей разрыва и новой войны. Через Уитворта он предъявил Талейрану оскорбительные для французской стороны условия, прямо назвав их «ультиматумом»: Франция должна отдать Англии Мальту на 10 лет и, кроме того, «освободить» Швейцарию и Голландию[1682]. Получив отказ, Уитворт, заранее готовый к этому, 12 мая 1803 г. выехал из Парижа, а еще через четыре дня, 16 мая Англия объявила Франции войну, которая затянется до 1815 г.

Замечательный английский историк Винсент Кронин поставил вопрос: «Почему Англия начала войну?» - и дал на него убедительный ответ: «Вовсе не потому, что, как она сама заявляла, Наполеоном “овладели амбиции вселенской власти”, а потому, что Англию страшил мир. В мирное время у Англии не было в Европе средств давления на Францию, зато во время войны каждая континентальная держава была потенциальным союзником по коалиции»[1683]. Такова была в то время позиция правящих верхов Англии. Кронин верно заметил, что влиятельные представители английской нации выступали против разрыва с Францией. Осудил этот разрыв лидер радикального крыла парламентской оппозиции Чарльз Джеймс Фокс, а выдающийся филантроп и аболиционист Уильям Уилберфорс (инициатор кампании за отмену работорговли в британских колониях и один из основателей Общества борьбы с рабством) утверждал: «Мальта досталась слишком дорогой ценой, нарушено общественное доверие, а ценнее этого нет ничего»[1684]. Но партия войны в Англии оказалась сильнее.

Учитывая, что Наполеон, занятый сложными проблемами обустройства Франции, тогда действительно не хотел войны (даже агент Бурбонов сообщал из Парижа в Лондон: «По всему видно, что Бонапарт решился на войну крайне неохотно»), Кронин пришел к важному, хотя и не бесспорному выводу: «Все войны, которые в дальнейшем придется вести Наполеону, были оборонительными в том смысле, что они были порождением войны с Англией»[1685].

А. 3. Манфред почему-то считал, что, хотя война между Англией и Францией 16 мая 1803 г. была объявлена, она какое-то время носила лишь экономический характер, но «собственно военных действий не было»[1686]. Трудно согласиться с таким суждением. Как известно, «Англия тотчас открыла враждебные действия морским разбоем, по образцу всех больших войн, какие она вела в XVIII веке»: в разных морях были атакованы и захвачены 1200 французских и голландских торговых судов, взяты в плен их экипажи и конфискованы товары на общую сумму более 200 миллионов франков[1687].

Наполеон со своей стороны в ответ на пиратский разбой англичан приказал арестовать всех английских подданных, оказавшихся на территории Франции и Италии, и конфисковать во всех портах этих двух стран, а также Голландии, английские корабли, запретил повсеместно покупать и продавать английские товары[1688]. В то же время генерал Э. А. Мортье во главе 13-тысячного корпуса получил приказ оккупировать Ганновер - с 1714 г. наследственное владение английских королей на севере Германии. Выполняя приказ, Мортье за несколько дней вынудил капитулировать ганноверскую армию: «16 тыс. солдат и офицеров сложили оружие и были распущены по домам»[1689].

Главное же, Наполеон спланировал и начал готовить десант через Ла-Манш в Англию, чтобы разгромить владычицу морей на ее земле и продиктовать ей условия мира в Лондоне. К концу июня 1803 г. он провел рекогносцировку берегов Ла-Манша и занялся созданием Булонского лагеря. Здесь, вокруг порта Булонь, предполагалось сосредоточить армию в 150 тыс. человек и перебросить ее в Англию на легких транспортных судах общим числом более 2 тыс. Десантные суда строились на верфях и в мастерских по всей Франции - даже на причалах Сены в Париже. Тем временем к Булони отовсюду подтягивались войска. Работа по созданию Булонского лагеря буквально кипела. Наполеон был уверен в успехе задуманной операции. «Мне нужно только три дня туманной погоды, - говорил он в те дни, - и я буду господином Лондона, парламента, Английского банка»[1690].

Англия оказалась в положении, более опасном, чем когда-либо с времен Вильгельма Завоевателя, т. е. с XI века. Не только правительство, но и все слои английского общества были в страшной тревоге. Известия о грандиозном размахе приготовлений Наполеона к десанту на Британские острова равно пугали министров и лавочников, лордов и простолюдинов - пугали реальностью нового завоевания Англии. Хорошо сказал об этом Е. В. Тарле: «Человек, который мог в 1798 г. ускользнуть с большой эскадрой и большой армией от английского флота, гонявшегося за ним по всему Средиземному морю, и благополучно высадить десант в Египте, да еще по дороге завоевать Мальту, - такой человек в самом деле может воспользоваться туманами, которых на Средиземном море бывает так мало, а на Ла-Манше так много, да и потребное время тут измеряется не месяцами, а скорее часами или немногими сутками»[1691].

В поисках спасения Англия стала отчаянно звать на помощь своих континентальных партнеров по первой и второй коалициям. Те, однако, не спешили вновь взяться за оружие - даже на английские деньги. Австрия еще не оправилась от последствий двукратного разгрома, которому подверг ее Наполеон в 1797 и 1800 г. Австрийский министр иностранных дел И. Л. Кобенцль в ноябре 1803 г. заявил российскому поверенному в делах при Венском дворе И. О. Анштетту: «Субсидии, которые Англия предложила нам, когда она хотела недавно втянуть нас в наступательный союз против Франции, слишком незначительны. Но расчет делался из максимума того, что британское правительство может предоставить континентальным державам, которые решились бы ему помогать. Естественно, что нужно будет поделить эти субсидии с вами, а это очень мало»[1692]. Уклонилась от «скорой помощи» Англии и Пруссия, что побудило С. Р. Воронцова (первого англофила среди россиян) обругать прусского короля Фридриха-Вильгельма III: «Этот недостойный наследник Фридриха [Великого] будет делать все, что потребует Корсиканец»[1693]. Что же касается России, то проанглийские настроения здесь активизировались в полную силу несколько позднее, с весны 1804 г., в связи с делом герцога Энгиенского, о чем речь еще впереди.