и даже мужей своих не считают нужным о том в известность ставить.

Несколько дней назад Аменеминет посетил по некоему незначительному делу царевича Хаэмуасета, но не застал и некоторое время ждал его в покоях. Молодой человек, страстно любивший старину, превратил своё жилище в склад древних папирусов. Как умудрялся разбираться в этих завалах, уму непостижимо. Менна бесцеремонно заглянул в один из свитков, тот, который Хаэмуасет, как видно изучал. Папирус лежал на столе развёрнутым, края придавлены скарабеями, вырезанными из янтаря.

Это была повесть о временах правления Величайшего Мааткара[182] и о деяниях Верховного Хранителя Хорсиантефа.

Здесь рассказывалось, как Хорсиантеф отравил нечестивого царя Тисури, разделив с ним чашу вина. Царёк отправился на корм Стражницы Амет, а отравитель каким-то образом выжил.

Аменеминет задумался. Его уже не первый раз посещала мысль накормить Пасера ядом, но чати, как видно, подозревал такое развитие событий и был чрезвычайно осторожен.

Аменеминет несколько раз перечитал папирус. Когда явился хозяин покоев, Верховный Хранитель вёл себя странно, рассеянно как-то, будто позабыл, зачем пришёл.

Вернувшись в свои покои, он затребовал приготовить для себя копию того папируса. Когда это было сделано через пару дней, вызвал слугу:

— Пригласи ко мне Сетинахта.

Слуга кивнул и вышел.

Призванный явился через час. Склонился перед Верховным Хранителем.

— Скажи мне, — спросил Менна, — можешь ли ты приготовить такой яд, чтобы человек от него утомился спустя несколько месяцев, и чтобы ничто не указывало на то, что он был отравлен, чтобы выглядело просто как болезнь?

— Могу, господин, — снова поклонился Сетинахт.

— А сделать так, чтобы яд выпили двое, но один остался невредимым?

На лице Сетинахта появилось озадаченное выражение.

— Н-не знаю, господин... В-возможно.

— Так «не знаю» или «возможно»?

— Да, такое возможно, господин, — чуть увереннее проговорил Сетинахт.

— Ты должен приготовить яд, который выпью я и ещё один человек. Если всё пройдёт, как задумано, осыплю золотом. Но если я почувствую себя плохо или даже не успею ничего почувствовать и умру даже спустя год — по-моему заранее отданному приказу тебя всё равно покроют золотом. Только расплавленным.

Сетинахт сглотнул.

Менна протянул ему свиток.

— Вот, держи. Прочитай. Ступай и действуй.

Составитель ядов с поклоном удалился. Ноги его держали с трудом.

Обдумывал неприятный и опасный приказ он два дня. Перечитал не только этот свиток, но и иные, составленные предшественниками. Колени дрожали всё сильнее. Наконец, решился посоветоваться с кем-то, кто жизни не отнимал, а продлевал. Направился к Ассуапи.

Врач в последние годы никуда не выезжал из столицы и пользовал почти исключительно женский дом Величайшего.

Когда Сетинахт, запинаясь и заикаясь от волнения, чрезвычайно уклончиво обрисовал ему суть проблемы, Ассуапи нахмурился. Сетинахт описал дело, как задачу спасти некоего человека от отравления, но при дворе многие его знали, как отравителя. Причём был он не самым лучшим в Та-Кем знатоком ядов. Таких людей в Доме Маат хватало, но обращаться к ним Менна не рискнул, ведь речь шла не об отравлении нечестивого царька. Самый опытный из отравителей был причастен к устранению одного из правителей страны Моав. Это было то самое дело, кое в своё время рекомендовал провернуть Пасер. Менна опасался, что тот отравитель вхож к чати. А Сетинахт был предан лично Менне.

Ассуапи краем уха был наслышан об этих раскладах и дело, с каким к нему пришёл Сетинахт, врачу сразу не понравилось и насторожило.

— Ответить непросто. Надо хорошо знать, кого следует спасти. Лучше бы заранее осмотреть и опросить его о здоровье. Следует оценить соотношение четырёх телесных соков.

— Навряд ли это возможно, — пробормотал отравитель.

Ассуапи задумался.

— Если яд медленный, очевидно он не слишком быстро поглощается телесными соками, а стало быть, его можно удалить из желудка, если вовремя принять средство, что вызовет обильную рвоту.

Сетинахт вспомнил, что в том папирусе описывалось, как Хорсиантеф позеленел лицом и долго блевал, но выжил.

— Благодарю за совет, достойнейший, — отравитель поспешил откланяться.

Ассуапи этот визит изрядно обеспокоил. Он потерял покой и сон, раздумывая, кого же собрался отравить Менна. То, что это замысел Верховного Хранителя, врач не сомневался.

Он стал находить предлоги, чтобы являться в Дом Маат и вообще почаще пересекаться с Верховным Хранителем.

Постепенно, подозрения приобретали всё более чёткие очертания, ибо близился день, который обещал стать поистине великим.

Двадцать первый день первого месяца сезона перет[183]

В сей день, когда Его Величество был у города Пер-Рамсес, воздавая хвалу своему отцу Амену, к владыке Обеих Земель, Рамсесу Мериамену, великому силою, пришел царский посол хета Теретсаб и второй посол Рамесу. Принесли они Величайшему, да будет он жив, невредим, здрав, серебряную дощечку царя Хетесера — дабы просить мира у Его Величества Усермаатра Сетепенра Рамсеса Мериамена, которому дана жизнь вечно, подобно его отцу Ра.

Рамсес вошёл в зал, уже полный придворных, под руку с Нефертари Меренмут. В зале присутствовала и Исетнофрет, но она скромно стояла среди жён высших чиновников. Всё же роль главной супруги надлежало исполнять матери наследника.

Рамсес уселся на трон. Нефертари устроилась на кресле слева, чуть ниже Величайшего. По правую его руку встал Аменеминет с узким опахалом из перьев сокола.

Рамсес обвёл взглядом выстроившихся сбоку сыновей. Экие красавцы.

Голову фараона венчала Двойная Корона, на груди и плечах лежало тяжёлое и роскошное ожерелье усех. К Рамсесу на блюде поднесли жезл-хека и плеть-нехех, он взял их в руки, скрестил на груди и застыл с прямой спиной, как статуя.

Едва это случилось, вперёд выступил Пасер. Он был облачён в длинные белые с золотом одежды, через плечо переброшена шкура леопарда. Голова ничем не покрыта и обрита наголо. В руках он держал посох-уас. Им и ударил о полированные мозаичные плиты пола. По этому знаку музыканты забили в барабаны, заревели трубы.

— О, Величайший, да живёшь ты вечно! Ныне прибыли высокие послы великого царя хета, Хетесера!

— Пусть войдут послы брата моего, великого царя! — ответил Рамсес.

Пасер вновь ударил о пол жезлом, простёр руки к дверям зала и провозгласил:

— Высокие послы хета — Теретсаб и Рамесу!

Вновь взревели трубы, отворились тяжёлые двери зала и внутрь вошли Тур-Тешшуб и Хастияр. Их сопровождало две дюжины мешеди.

Тур-Тешшуб приветственно вскинул руку со скипетром. Было ему уже больше шестидесяти лет, тяжело далась дальняя дорога, но старик держался подтянуто, прямо, как юноша.

Он не имел отношения к составлению мирного договора. Всю работу сделал его сын.