– О чем ты говоришь? Давно уже стемнело.

– Фрэи видят в темноте лучше нас, – пояснила Мойя. – Слушай, мы же не галанты. Мы не можем идти всю ночь без остановки.

«Вот почему нельзя брать в лес новичков. Они не понимают, с какими трудностями приходится сталкиваться, чтобы выжить», – подумал Тэш.

– Вы оба правы, – вмешался он. – Мы не можем здесь оставаться, в то же время нельзя двигаться вперед, не зная дороги. Мы с Тэкчином пойдем на разведку. У нас двоих больше шансов найти…

– Нет, – отрезала Мойя. – Нам нельзя разделяться.

– Но вместе с Тэкчином мы могли бы…

– Я сказала «нет», Тэш. Мы просто немного передохнем.

Путники отдыхали, слушая треск сучьев и кваканье лягушек. Наконец Мойя приказала сниматься с места.

В темноте болото походило на мрачное волшебное царство. Трухлявые бревна, увитые плющом, напоминали покойников в истлевших саванах. Деревья, окутанные густой листвой, выглядели, как сборище кровожадных упырей. Только это все иллюзии. За годы, проведенные в Харвудском лесу, Тэш научился не доверять своим глазам и не позволять страху брать верх.

Просто болото. Темная вода, гнилые деревья, осока, грязь, плющ, мошкара и…

Проходя мимо низко склонившейся над водой ветки, Тэш заметил на ней гнездо. Опасное место для выведения птенцов, особенно если знать, какие тут водятся змеи. Сперва юноша решил, что гнездо брошено, но, заглянув внутрь, увидел – там что-то есть.

Яйца – осенью?

Среди веточек, травинок и черных перьев лежали три блестящих глазных яблока. Одно смотрело вверх, другое – влево, а третье было растерзано и смято.

– Великая Праматерь, это что такое? – пробормотал Тэш.

Услышав его шепот, Тэкчин подошел к гнезду.

– Интересно, почему три? – спросил он.

– Тебя только число волнует?

– У большинства живых созданий всего два глаза.

Старшина с недоумением посмотрел на галанта.

– Выходит, здесь недавно бродила трехглазая тварь, – пожал плечами тот.

– Или три одноглазых. – Тэш прислушался – тщетно.

Над болотом висел неумолчный гул от кваканья сотен лягушек, жужжания насекомых и плеска воды. В темноте все звуки казались громче, а после обнаружения гнезда с глазами тьма стала еще более зловещей.

– Что там? – спросила Мойя.

– Ничего, – хором ответили Тэш и Тэкчин.

– Тебе больше тысячи лет, – шепнул юноша фрэю, когда они вернулись в строй, – ты подобное раньше видел?

– Однажды я видел, как стервятник клюет руку мертвеца, – тихо произнес тот. – Он клевал локоть, дергал за мышцы, выглядело так, будто пальцы сами двигаются и мертвец машет рукой. Но такого… нет, никогда.

– Недобрый знак, как думаешь?

– Да уж.

– Ты не разглядел, какого они цвета?

– Какая разница?

– У людей глаза карие, а у эльфов – голубые.

– Не разглядел. Если тебе интересно, можем забрать их с собой и подождать до утра.

– Я не настолько любопытен.

Плюх!

Раздался громкий всплеск. Тэш обнажил оба меча и вгляделся во тьму.

– Что ты видишь, Тэк? – спросила Мойя.

– Ничего, – отозвался галант.

Его клинок тускло блеснул в скудном свете луны.

– Мойя вроде говорила, фрэи хорошо видят в темноте, – подала голос Тресса.

– Мы видим лучше, чем рхуны. В темноте никто не может видеть – ни совы, ни гоблины, – ответил Тэкчин. – Разве что гномы.

– В полной темноте и нам ничего не видно, – отозвался Дождь.

– Ты тоже ничего не заметил? – спросила Мойя.

– Нет.

– Ладно, пошли дальше. Только держите оружие наготове.

Пробираясь в сгущающихся сумерках через зловонную топь, Мойя хотела лишь одного – укокошить Трессу. И не только из-за того, что по ее вине к ногам воительницы присосалось полтора десятка пиявок. От этой бабы одни неприятности: именно она всем растрезвонила, что Мойя спала с Хитом Косвеллом под мостом у Белого Дуба. Да, спала, только Тресса наплела, будто бы Хит был одним из многих, и все, включая мать Мойи, ей поверили, потому что именно этого и ожидали.

Тресса на четыре года старше Мойи. Теперь, когда обеим уже под тридцать, разница в возрасте не играет роли, а вот пятнадцать лет назад между ними зияла настоящая пропасть. Трессе повезло иметь четырех сестер, троих братьев и почтенных родителей, Мойя же была единственной дочерью Одри-прачки, которая не могла вспомнить имя ее отца. Одри пользовалась дурной славой, а когда Мойе исполнилось четырнадцать и в ней проявился материнский необузданный нрав, все стали считать ее оторвой. Тресса, как более старшая, могла защитить Мойю от нападок, однако предпочла нападать сама. Для таких, как она, слабые всегда становятся мишенью.

С возрастом характер Трессы стал еще хуже: из вредной девицы она превратилась в настоящую взрослую стерву, не потерявшую вкус к травле. Мойя ни на секунду не поверила, будто та ничего не знала о плане Коннигера убить Рэглана и Персефону.

Наверняка она все и придумала. Коннигер звезд с неба не хватал, а Тресса всегда была сама не своя до власти. Вот и сейчас замыслила пакость. Только никак в толк не возьму, ей-то что за выгода? Понятно, если бы она отправила нас сюда, а сама осталась в лагере, так нет же, вместе с нами грязь месит. Ей так же хреново, как и нам всем.

– Мы не одни, – тревожно произнес Гиффорд.

Мойя огляделась по сторонам, но не заметила ничего подозрительного.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она, вслушиваясь в разноголосый хор лягушек и цикад.

От постоянного писка и треска у нее уже голова раскалывалась.

– Тут что-то есть, – ответил гончар.

– Что-то? Может, кто-то?

– Нет, именно что-то.

– Тэкчин, ты что-нибудь видишь?

– Только деревья.

Мойя попыталась натянуть тетиву, не опуская лук в воду, – ничего не получилось; пришлось управляться, уперев один его конец в болотный ил. Если к нам кто-то идет, почему кузнечики и жабы не замолчали?

– Ничего не вижу.

– Я тоже, – отозвалась Брин.

Тэш поспешно подошел к ней.

– Клянусь Мари, – раздраженно буркнула Тресса, – а ты-то, Гиффорд, что видишь?

– Я не вижу, а чувствую, – ответил тот. – Здесь… полно чаф.

– Полно чар, – перевела Роан.