Пламя миновало их, рев огня стал стихать, на какое-то мгновение дымное облако рассеялось и позволило им глотнуть свежего воздуха, но жар все еще был слишком силен, и Шон не осмелился освободиться от защитного слоя земли, покрывающего его тело.

Постепенно жар начал слабеть, а дуновения свежего ветерка доносились все чаще и чаще. Наконец Шон сел и снял с головы холщовый мешок. Его кожа горела, будто на нее вылили кислоту, а яркие красные точки в тех местах, где садились искры, вскорости обещали стать волдырями.

Он на четвереньках подобрался к холмику земли, который скрывал Клодию и ребенка, и разрыл его. Рубашка защитила их рты и носы, и когда они сели и стряхнули с себя песок, он увидел, что они куда в лучшем состоянии, чем он или Альфонсо. Огонь прошел над ними, но воздух вокруг был так насыщен дымом, что не было видно даже неба.

Шон поднял всех на ноги.

— Мы должны отсюда убраться до того, как рассеется дым, — хрипло сказал он.

Его горло саднило так, будто он проглотил пригоршню толченого стекла, по щекам катились слезы.

Держась вместе, прокладывая себе путь сквозь обугленную дымящуюся землю, они напоминали группу перепачканных, покрытых золой призраков. Они пробирались сквозь клубящуюся дымовую завесу. Земля была горячей, как поток лавы, и жгла им ноги сквозь подошвы ботинок, но они несли детей на руках и старались избегать участков еще тлеющей золы.

Дважды они слышали шум двигателей «хайнда», но, хотя они и всматривались в небо воспаленными слезящимися глазами, в дыму никаких признаков вертолета так и не увидели. Погони со стороны ФРЕЛИМО или РЕНАМО также не было видно. Обе армии были рассеяны бушующим пламенем.

— У этого маленького засранца ноги как будто из асбеста, — проворчал Шон, наблюдая, как Матату пританцовывает впереди, пробираясь сквозь редеющий дым.

За спиной у Шона капризно хныкала Минни, страдая от набухающих волдырей. На первом же привале Шон дал ей таблетку аспирина и глоток воды из единственной оставшейся фляги.

В этот вечер закат окрасил небеса в пламенно-алые и мрачно-красные тона. В наступившей темноте они уснули, сбившись в кучу, слишком изможденные, чтобы выставить караул. Их сон прерывался лишь болезненными приступами раздирающего легкие кашля.

На рассвете ветер изменил направление на южное, но дым по-прежнему висел над землей, как густой речной туман, ограничивая видимость до нескольких сот футов.

Шон и Клодия сначала занялись детьми, смазали их волдыри и ожоги желтой йодистой мазью, и хотя Микки вынес процедуру стоически, как пристало шанганскому воину, девочка расплакалась от жгучего йода. Шону пришлось взять ее на колени и подуть на больные места, чтобы остудить их.

После того как с детьми было покончено, женщины взялись за своих мужчин. Ожоги на спине и груди у Шона были просто чудовищными, но Клодия обработала их с нежностью, доказывающей ее благодарность и любовь.

Ни он, ни она старались не вспоминать момента, когда он поднес к ее виску пистолет. Возможно, они никогда об этом и не заговорят, но оба запомнят это на всю оставшуюся жизнь. Это так навсегда и останется между ними: для Шона — как самый ужасный момент его жизни, даже более страшный, чем смерть Джоба, а для Клодии — как подтверждение его огромной любви. Она знала, что он нашел бы в себе силы сделать это, но это стоило бы ему намного больше, чем пожертвовать собственной жизнью. Теперь ей больше не нужны были никакие доказательства его любви.

Дети отчаянно нуждались в воде: после жара пламени и дыма они страдали от обезвоживания. Шон отдал им половину оставшейся воды, а остальную очень неравномерно распределил среди взрослых: женщинам еще что-то досталось, а мужчины только чуть смочили губы.

— Матату, — сказал Шон хриплым мрачным шепотом, — если ты к концу дня не найдешь нам воды, мы умрем так же, как умерли бы, если бы нас развеяли в пыль пушки хеншо.

Они брели по почерневшему и дымящемуся лесу, и уже далеко за полдень Матату вывел их к небольшой глинистой луже, окруженной дымящимися скелетами обугленных деревьев. В центре этой покрытой толстым слоем золы и обгоревших мелких животных — ящериц, змей, крыс, которые искали здесь укрытия от огня, — лужи виднелись остатки застоявшейся воды. Шон процедил ее через рубашку, и они пили ее, будто нектар, издавая саднящими и разъеденными дымом глотками стоны удовольствия. Напившись до боли в животах, они начали лить воду себе на головы и одежду, тихо и счастливо смеясь.

Пройдя с милю от лужицы, они дошли до места, где ветер поменял направление и погнал пламя на уже выгоревший участок. Опустошенная, покрытая золой земля с дымящимися пнями осталась позади, и вечером они разбили лагерь на территории, где еще оставались сухие ветки и сучья, но которая была опустошена лесозаготовительными отрядами ФРЕЛИМО куда больше, чем огнем.

В первый раз после пожара Альфонсо развернул антенну, и они уселись вокруг рации, чтобы в очередной раз услышать проклятья и угрозы генерала Чайны. Услышав знакомый голос, они замерли, но тот говорил на шанганском, а за его спиной не было слышно звука работающих вертолетных двигателей. Вообще вся передача была краткой и загадочной, а ответы подчиненных — отрывочными и деловыми.

— Что он задумал? — спросил Шон у Альфонсо, но шанган только покачал головой.

— Похоже, он выводит войска на новые позиции.

Но в голосе Альфонсо не было никакой уверенности.

— Но ведь он не отказался от своей идеи насчет нас? — сказал Шон, — Может, генерал и потерял наш след во время пожара, но не думаю, что он так просто сдался.

— Нет, — согласился Альфонсо, — я его хорошо знаю. Так просто он не сдастся. Он будет преследовать нас до конца. Генерал Чайна — человек, который умеет ненавидеть по-настоящему. Он нас просто так не отпустит.

— Но ведь мы сейчас на территории, контролируемой ФРЕЛИМО. Неужели ты думаешь, что он последует за нами и сюда?

Альфонсо пожал плечами.

— У него есть хеншо. Ему не надо слишком беспокоиться о ФРЕЛИМО. Думаю, он будет преследовать нас, куда бы мы ни пошли.

Генерал Чайна отдал последний приказ, из которого было ясно, что он готовится к заправке вертолета. Он перешел на португальский, и ответы, которые последовали, видимо, от авиационного инженера, были на том же языке. Альфонсо перевел.

— Носильщики пришли. Теперь наш запас составляет две тысячи литров.

Голос Чайны:

— А как насчет запасного пускового насоса?

— Он здесь, мой генерал, — снова голос инженера. — Я заменю его сегодня вечером.

— Мы должны быть готовы к вылету с первыми лучами солнца.

— Я подготовлю машину к этому времени. Гарантирую, генерал.

— Очень хорошо, я приземлюсь через несколько минут. Будьте готовы начать работать немедленно, — приказал Чайна и выключил передатчик.

Они слушали еще десять минут, пока не настала полная темнота, но больше никаких передач не было, и Альфонсо собрался выключить рацию. Но Шон, сам не зная почему, запретил ему делать это и попросил поменять частоту. Почти сразу же они напали на военный радиообмен южноафриканцев. Теперь их передачи звучали громче и более четко, поскольку беглецы находились намного ближе к границе, протянувшейся по Лимпопо. Для Шона звуки африкаанс отдавали чем-то родным и вселяли надежду.